Бальзамины выжидают - Марианна Гейде

Пьяный Солопов, подперев голову кулаками, разговаривает с жестянкой шпрот. Солопов: «Марина, ты меня выслушай… Хоть раз дослушай, что я тебе говорю, Марина…». Жестянка шпрот: «Я Зоя». Солопов: «Что??». Жестянка шпрот: «Я Зоя. По гречески это означает «жизнь». А «Марина» означает.». Солопов (строго): «Ты — консервы!». Жестянка шпрот (горестно): «Да, я — консервы». Солопов в ужасе глядит на жестянку шпрот, потом хватает вилку и начинает поспешно поглощать шпроты, роняя капли масла себе на брюки. Конец.

Хозяйка вернулась домой, смотрит — в горшке вместо молока масло. «Вот чудеса», подумала хозяйка и понесла масло на рынок продавать. Тут как раз его купила жена рыбака. Принесла жена рыбака масло домой, зовёт мужа и детей обедать, достаёт из печи кашу, и масло на стол поставила. Стали рыбак, жена рыбака и дети рыбака есть кашу и ложками масло черпать. До дна доскребли, смотрят — а там дохлая мышь.

Когда первая жена Синей Бороды открыла дверь, которую нельзя было открывать, то там, за этой дверью, ничего особенного не оказалось. Комната как комната. Ему просто хотелось выяснить, можно ли доверять этой даме. Оказалось, что нельзя. После третьей он понял, что женщинам доверять в принципе нельзя, да и незачем. Но к этому моменту его уже затянул сам процесс.

Как-то утром Тиберий Гракх проснулся и обнаружил в своей постели двух змей, одну мужского, другую женского пола. Все решили, что это дурное предзнаменование, и что если Тиберий убьёт самца, то умрёт сам, а если самку, то умрёт его жена. Поскольку Тиберий сильно любил свою жену, то убил самца и вскоре умер. Эта история сохранилась в веках как пример самопожертвования и супружеской преданности.

Другой Тиберий как-то проснулся и тоже обнаружил в своей постели двух змей. И снова все решили, что это дурное предзнаменование и кто-то из супругов умрёт. Тогда этот другой Тиберий, который терпеть не мог свою жену, убил самку и, действительно, его жена вскоре умерла. Эта история не сохранилась в веках, поскольку была примером трусости и женоненавистничества.

Наконец, третий Тиберий тоже как-то проснулся и нашёл в постели змей. И, опять-таки, все стали говорить, что это дурное предзнаменование и далее по тексту. Тиберий на это ответил, что всё это вздор и глупости и велел вынести обеих змей в сад и там выпустить. И в результате ничего не произошло. Про эту историю вообще никто никогда не узнал.

Четвёртый Тиберий, которого, впрочем, звали Тиресий и который жил гораздо раньше и в совсем другой стране, также однажды встретил пару змей, совокуплявшихся на лужайке, и, желая избавиться от своей сварливой и привередливой супруги, стукнул змеиную самку палкой. Но вместо того, чтобы похоронить супругу, сам превратился в женщину и прожил в таком виде ровно семь или восемь лет. Впоследствии боги пытали его: «кто получает от соития большее наслаждение, мужчина или женщина?». «Женщина», отвечал Тиресий, «и в девять раз больше». «Разве может наслаждение быть больше или меньше в девять раз? В каких единицах ты его измеришь?», спрашивали боги, на что Тиресий отвечал: «я отвечу на этот вопрос, лишь когда вы ответите мне, каким образом богов может быть несколько, если всякий из них является всемогущим». Тогда разгневанная таким ответом богиня прокляла Тиресия и отняла у него зрение. Другой же из богов, чтобы как-то возместить причинённый Тиресию ущерб, дал ему взамен пророческий дар. Окружив Тиресия, боги спросили: «ну, и что ты видишь там?». «Я вижу, что скоро вы все погибните», отвечал Тиресий. «А что лучше», пытали теперь боги, «видеть телесным оком или прозревать духовным?» «Духовное око видит будущее,

телесное же — лишь настоящее», отвечал Тиресий, «но когда некто видит будущее, то и живет в будущем и выходит, что оно для него является настоящим. Так что я не вижу между этими двумя видами зрения никакого различия». После Тиресий вновь пошёл в лес и опять обнаружил там пару змей. Он ударил палкой самца и вскоре умер.

Терзаемый дикими зверьми, корчился на лужайке Орфей. Проходящие мимо Теофил и Гиппарх засмотрелись на это дело.

Как ты думаешь, это всё взаправду или же для того, чтобы произвести на нас впечатление? — спросил Тео- фил.

Понятия не имею, — ответил Гиппарх, — откуда я могу это выяснить.

Я так думаю, он хочет произвести на нас впечатление, — глубокомысленно изрёк Теофил.

А по-моему, он делает это вполне искренне, — равнодушно возразил Гиппарх.

Вскрытый саркофаг взрывается от соприкосновения содержимого с воздухом, оставляя в руках археолога лишь жмень праха да обрывки одежды. Таким образом, саркофаг до конца исполняет свой долг скрывать ото всех то, что ему поручено. И человеческое тело, вспоротое ножом, обнажившее своё содержимое, не обнаруживает следов души — так хорошо её сберегает. Кажется, тот, кто её туда упрятал, постарался, чтобы она само- уничтожалась в случае полной разгерметизации.

Так чему, в итоге, она улыбается?

Ничему. Просто улыбается.

Но должна же быть какая-то отгадка. Иначе непонятно, с чего весь этот затянувшийся шум.

Не стоит судить о мыслях модели по изображению, вот к чему весь этот шум. Возьми хоть «Мадонну» Рафаэля. Что выражает её лицо?

Ну, что оно выражает. Свет, чистую материнскую любовь. Всё такое прочее. Никто никогда не бился над вопросом «что выражает Мадонна Рафаэля».

А между тем всем известно, что моделью для Мадонны Рафаэля служила дочь простого мельника, до того распутная, что своим неугомонным темпераментом буквально до смерти уходила художника и, не удовлетворившись этим, ещё вдобавок домогалась до всех его учеников, которые, впрочем, с возмущением отвергали её притязания, о чём мы, впрочем, можем судить лишь из их собственных утверждений. И как бы ты, скажи мне, мог бы вывести всё это из одного лишь образа, созданного Рафаэлем?

Никак.

Так вот тебе и ответ на твой вопрос: чему она улыбается. Улыбается, потому что знает всё и про Мадонну, и про Рафаэля.

Но это же всё происходило гораздо позже.

Какая разница.

Мы назовём вещи чужими именами. Мы встанем и скажем: вещи, не называйтесь впредь своими именами, вот вам другие имена. Пусть они вовсе вам не соответствуют, однако же могут придать вам если не веса, то хоть какого-нибудь достоинства. Если и не в наших глазах, то в чьих-нибудь других. Если вдруг другие придут, то, по меньшей мере, им будет приятно видеть знакомые слова, надписанные на незнакомых вещах.