Человек-змея - Крэг Клевенджер

— Я знаю твоего папашу.

Двадцать часов спустя пришла мама с залогом. Заседание суда состоялось через три недели, 29 декабря 1972 года. Как малолетке, впервые совершившему правонарушение, мне дали три месяца условно. «Больше на глаза не попадайся!» — вместо напутствия сказал судья.

В первый раз я провёл в тюрьме полдня и, можно сказать, не поплатился за то, что плюнул в полицейского. На следующий день по дороге из школы ко мне пристали старшеклассники. Соотношение сил пять к одному, трое пешком, двое на велосипедах; все не старше пятнадцати. Командовал парадом крепыш на голову выше меня, откуда-то знавший моё имя.

— Эй, Джонни! — позвал он. — Покажи нам руку!

Я поднял палец в неприличном жесте.

— Это ты мне показал вот так? — наступал готовый к драке крепыш, а я думал только о том, насколько он ниже тех копов.

Я покачал головой.

— Да ладно, я видел, ты палец поднял. — Крепыш толкнул меня в грудь, но с ног сбивать не торопился. А у меня благодаря многолетней папиной тренировке даже пульс не участился.

— Ну, каждый воспринимает жесты в меру своей испорченности.

Когда ломается нос, первые полсекунды слышен сухой хруст хряща, а потом треск, будто где-то далеко из автомата стреляют. Страшная канонада эхом отдаётся в ушах, кажется, ещё один выстрел — и голова рассыплется. Потом падаешь на землю, на миг слепнешь от поцелуя с асфальтом, а на затылке набухает огромная шишка. Мне нос сломали дважды, и не по трагической случайности, просто длинный язык подвёл. С опытом приходит понимание, как люди дерутся и зачем. Крепыш-старшеклассник не ожидал, что его удары окажутся столь точными, а я буду стоять как вкопанный с пустой, нагревшейся от солнца бутылкой из-под лимонада. Старшеклассники разбежались, а я, истекая кровью, побрёл домой.

К врачам папа обращался лишь в самом крайнем случае и больше всего бесился, когда приходилось платить за пустой визит: «Ничего серьёзного. Рекомендую постельный режим и обильное питьё. Если улучшение не наступит, приходите снова». Однажды, оступившись со стремянки, Шелли пролетела полтора метра и упала на кухонный пол. Целых пять недель моя сестра не вставала с постели, снимая боль при помощи пузыря со льдом и болеутоляющих неизвестного происхождения, которые достал папа. Наконец ей полегчало, и, прихрамывая, она пошла в школу. Хромота так и не исчезла, а через несколько месяцев началось кровотечение, никак с месячными не связанное. Остановить его удалось только доктору, который сказал, что у сестры никогда не будет детей. От мысли, что Шелли можно было помочь, папа стал пить ещё сильнее, однако через два года ситуация повторилась, только с мамой…

Но когда мне сломали нос, папы дома не оказалось. Мама отвезла меня к врачу и, убедившись, что со мной всё будет в порядке, не стала сообщать администрации школы. Я ведь тянул условный срок: малейшее правонарушение, и отправили бы в тюрьму.

* * *

1974 год, мне четырнадцать, свободное время провожу с Луисом. Этот парень значился в числе ребят, которые платили мне за математику и подписи: знакомый знакомого одного клиента. Вот уже пять лет, с тех пор как его отчислили из выпускного класса, он зарабатывал на жизнь чисткой бассейнов и продажей наркотиков и крутился в компании тех, кому эти наркотики продавал. Луис снимал однокомнатную квартиру с дешёвой мебелью и гигантской стереосистемой; вместо обоев там висели фотографии обнажённых моделей. Ему нравилось держать меня при себе, а шестой палец приводил в полный восторг. Смачно затянувшись из кальяна, Луис передавал его приятелям, желательно какому-нибудь спортсмену или богатику с девчонкой. Друзей и подруг Луис на руках носил: давал хорошие скидки и бесплатные образцы, главное, чтобы побыстрее отключились, — по разным причинам, естественно.

Спортсмена начинает забирать, и Луис говорит: «Эй, Джонни, покажи руку!», а потом спрашивает обкуренных дурачков, сколько пальцев они видят. «Шесть? Вот видишь, забирает! Говорю же, у меня самая лучшая трава в городе!» Сам от смеха давится. И так каждый раз… Зато новый друг помогал сбыть то, что я тянул из магазинов: музыкального и всех остальных. Луис платил наличными и не задавал вопросов. Увидев в такой компании, хулиганы мигом оставили меня в покое.

Луис встречался с малолеткой, которой в барах спиртное, разумеется, не наливали; он попросил меня что-нибудь придумать. Серьёзные документы я прежде не подделывал, но изменить дату рождения на девчонкиных правах оказалось проще простого, вот аппетит и разыгрался… Готовых бланков для удостоверения личности не было, и липовые пришлось делать с нуля, после уроков я просиживая в школьной типографии. Из телефонной книги выбрал несколько имён с фамилиями и в конце концов остановился на Кристофере Торне. Он стал семнадцатилетним, с моим лицом, данными и сочинённой на ходу подписью. Номер свидетельства был простым набором цифр, адрес — несуществующим, зато техническое исполнение — безупречным.

— Чёрт! — выругался Луис. — Ну ты и гений!

В тот вечер мы решили поужинать в кафе, а потом долго кружили по городу, который вместе с его обитателями показался мне незнакомым. Луис объезжал торговые галереи и кинотеатры под открытым небом, где клиенты ждали свои заказы. «Это Крис», — представлял он меня.

Едва примерив новое имя, я бесстрашно зашёл в кабинку за автоматами для игры в пинбол и принялся болтать с ребятами на два-три года старше. Они ведь знали не Джона Уинсента, одиннадцатипалого урода из школы коррекции, а крутого Криса Торна. Быть кем-то другим хотя бы по имени — всё равно что карнавальную маску носить: можно творить что угодно и совершенно безнаказанно.

* * *

Суббота, все гости Луиса под кайфом, а я уже в который раз разглядываю дешёвенький, стоящий на полке сейф. Код-то я знаю: 32П-17Л-26П, а вот сколько там лежит — нет. Залезать неудобно: Луис всё-таки мой друг… Кроме денег, там хранятся телефонные номера и рецепт на гидроморфон (три копии с узором из красных ромбиков на обороте), выписанный на имя женщины, носящей ту же фамилию, что Луис, — его матери.

— Можешь подделать? — спросил Луис. Оказывается, рецепт он выкрал из дома матери, якобы страдающей хронической болезнью. Вечером его нужно вернуть на место, и если я смогу помочь, он хорошо заплатит. Я обещал попробовать. Лезвия, трафареты, клей и «штрих» хранятся у Луиса, потому что дома их просто негде складировать. Наша с Шелли спальня разделена пополам перегородкой: дверь с моей стороны, зато у сестры три дополнительных метра. Умещаются лишь лежащий на полу матрас, ящик с учебниками и два полиэтиленовых мешка: один для чистых вещей, второй — для грязных.

Заиграла новая пластинка: я поставил Игги и «Студжей», альбом «Чистая сила». Пока все спали, бездумно смотрел в потолок или бренчал на гитаре Луиса. Вообще-то у него целых две, но никто никогда не видел, чтобы он играл. Всё, пора садиться за рецепт. Я очень старался, воссоздавая слой за слоем, строчку за строчкой. Как хорошо: можно не прятать палец, не волноваться, что кто-то смотрит на меня разинув рот или что я тупо стою у доски, не в состоянии ответить на элементарный вопрос. Четыре строчки были полностью готовы, когда в дверь постучали. Луис пожимает руку и вполголоса разговаривает с клиентами, которые в квартиру никогда не заходят.