Человек-змея - Крэг Клевенджер

Шестой палец я тоже стараюсь не показывать: осечки случаются, лишь если перебираю где-нибудь, зову бармена или закуриваю. Помню, один раз в баре Хилтонa я потянулся левой рукой за спичками, и сидящая рядом девушка завизжала, да так громко и пронзительно, что бравые во хмелю самцы чуть шеи не посворачивали. Крикунья густо покраснела (в пламени свечей её лицо казалось густо-бордовым), а затем рассмеялась, прикрывая рот ладошкой. Я как ни в чём не бывало сунул левую руку в карман, распечатал спички правой и закурил. Благодаря многочисленным тренировкам даже неловкости не чувствую.

Моя левая рука — как клякса в тесте Роршаха: шестипалое чернильное пятно из костей, кожи и крови. Глядя на неё, люди незаметно для себя демонстрируют свои тайные страхи и желания. Рука может казаться странной, ужасной, обворожительной, уродливой, отвратительной, прекрасной и даже эротичной, в зависимости оттого, кто на неё смотрит.

В детстве взрослые в открытую на меня пялились, показывали пальцем, тыкали друг другу в бок, хватали за руку, чтобы получше разглядеть. Дети могут быть жестокими, объявить бойкот, но лишь среди взрослых чувствуешь себя никому не нужным уродом. Когда я стал старше, насмешливые голоса стихли до шёпота, а пялиться стали тайком, чтобы я не заметил.

Иногда человек не скрывает своего интереса: осмотрит с макушки до пят и покачает головой, мол, ничего особенного. Извращенцев рука заводит; пероксидная блондинка в чёрном мини с пудрой цвета загара поверх синюшных пятен от прыщей, едва переступив порог квартиры, тщательно сбила грязь с каблуков, а потом, недолго думая, сбросила на пол ключи, кошелёк, одежду… Случилось это через тридцать восемь минут после того, как, попивая коктейль, я услышал: «Эй, здесь свободно?» Потом, лёжа в полутёмной спальне, я курил, а она рассматривала мои пальцы. «У меня одна подруга обожает калек. Её парню ампутировали руку после аварии, и теперь она всегда просит, чтобы он засовывал в неё обрубок».

Порхающие по барам модельки обижались, поняв, что я не собираюсь приглашать к себе. «Вы манекенщица?» — в моём случае не флирт. От них нужны минеты и советы: как похудеть, поправиться, слегка изменить форму глаз. При такой работе, как у меня, на каждой фотографии нужно выглядеть немного иначе. Я научился несколько дней голодать, чтобы потом одежда висела мешком. Две недели на молоке и пасте — набираю вес, побольше жгучего перца — кожа становится багровой, а глаза опухают.

Модели любят говорить о себе, потому что им больше не о чем говорить. Я сижу с ними часами, выпытываю маленькие секреты большого макияжа.

Увидев мои пальцы, они бегут: Доминик, Алиша, Пенни.

Увидев мои пальцы, они просят взъерошить им волосы: Алекс, Рене, Кристин.

* * *

Февраль 1972-го, мне двенадцать лет. Чуть ли не каждый день я хожу в музыкальный супермаркет и в неделю выношу товара баксов на сто пятьдесят, для отвода глаз покупая дешёвую ерунду. Пластинки беру редко, единственно подходящая здесь тактика — направиться прямиком к кронштейну, но работает она, только если прийти в магазин с чем-нибудь громоздким. С кассетами проще, их в пластиковых контейнерах не держат и от касс не видно: выпуклое зеркало наблюдения установлено неправильно: полки от А до К как на ладони, а с Л по Я хоть трава не расти.

Итак, я заплатил за «Студжей» и «Тэ» с Мэтом Джонсоном, прикарманив Рида, Лу и «Ти-Рекс», однако у самой двери меня кто-то окликнул: «Эй!» Бегом отсюда!.. Один из кассиров, невысокий парень с пивным брюшком, оказался на удивление проворным, нагнал у стоянки, схватил за шиворот и потащил обратно в магазин.

Я просчитался, думая, что, раз мне двенадцать и унёс я лишь пару кассет, наказание ограничится звонком родителям. Папа в отъезде, надрывающаяся на двух работах мама придёт домой слишком усталой, чтобы меня отчитывать. После семидесяти четырёх минут нравственной проповеди в кабинете старшего менеджера я плюнул в одного из вызванных в магазин копов.

— Ничего себе! — присвистнул регистрировавший меня инспектор. С правой руки отпечатки пальцев он уже снял и круглыми от удивления глазами смотрел на левую. — Вы только гляньте!

Магазин выдвинул обвинение в краже, а плевок в лицо выезжавшему на задержание полицейскому ещё больше усугублял моё положение.

— Парень, ты что, с Марса прилетел? — Ну надо же, как смешно! — А он настоящий? — Копы стали выкручивать пальцы — очень больно, но я ничего не сказал, — стучать по руке, будто думали, что это протез-контейнер для наркотиков.

— Настоящий, — проворчал я.

— С тобой никто не разговаривает! — рявкнул коп и начал издеваться, что отрежет палец и в пластиковом пакете приложит к вещественным доказательствам. Затем достал дополнительную карточку для отпечатков и в графу «Особые приметы» вписал: «Лишний палец».

— Палец не лишний, — поправил я.

— Ты что, хочешь испортить мне жизнь? — У него отглаженная форма, едва ли не выпирающие из рукавов бицепсы, чёрные кожаные перчатки.

— Нет.

— Я спрашиваю: ты что, хочешь испортить мне жизнь, парень?

— Нет, сэр.

— А мне кажется, хочешь. Так, снимай шмотки и рубашонку свою фильдеперсовую тоже!

Инспектор сорвался на крик, но я, находясь всего в метре от него, ничего не слышу, никого не вижу, ничего не чувствую, просто не понял, что от меня требуется.

— Парень, хватит глаза таращить, раздевайся!

Мои вещи на металлическом табурете, и два копа в хирургических перчатках вывернули их наизнанку, ощупав карманы, швы, подкладку. Затем взялись за меня. Сначала маленьким фонариком просветили уши, ноздри и рот. «Высунь язык. Теперь подними. Поверни в сторону и придержи. Теперь поверни в другую сторону. Положи левую руку на яйца и приподними». Я послушно поднял шары, а копы продолжали осмотр. «Наклонись и разведи ягодицы. Покажи левую ступню. Ты что, не знаешь, где лево, где право? Давай не задерживай нас! Теперь подними правую». Словно ловящие блох шимпанзе, они просмотрели мне голову и под конец выдали джинсы, рубашку и полотняные шлёпки наподобие больничных бахил. Куртка, пояс и ботинки остались у регистратора.

Папина реакция на мой страх перед хулиганами гнала в бой. Сила, возраст и количество противников значения не имели, я дрался с ними, потому что ни один хулиган не бил меня дольше и сильнее, чем отец. Здесь ситуация иная. Вызывающее поведение ни к чему хорошему не приведёт: эти ребята не шутят и не блефуют. Всё это я хоть и не сразу, но понял, со временем научился вести себя незаметно и не драться, потому что это практически одно и то же, а в тюрьме привлекать к себе внимание абсолютно ни к чему. По-другому нельзя, порой нужно быть покорным, раболепным, подобострастным.

— Джон Уинсент, — окликает стоящий передо мной коп.

— Да.

— Тут не дакают. «Да, сэр», «Нет, сэр». Попробуем ещё раз. Джон Уинсент?

— Да, сэр!

Коп улыбнулся, наклонился к моему уху и, обдав жгучим запахом чили, прошептал: