Крымская война. Попутчики - Борис Батыршин

Обер-лейтенант едва успел схватиться за рукоятку люгера - он оставил кобуру раскрытой, отправляясь на переговоры - как на затылок его обрушилась рукоять сабли, и мир померк для Ганса Лютйоганна. Баш-чауш заорал на подчиненных, еще надеясь остановить резню, но было уже поздно: Ханемед ловко, как барану, перехватил горло последнему чужаку, вздел перемазанные кровью руки над головой и засмеялся, широко разевая черную щербатую пасть. Остальные курды вторили соплеменнику, не отрываясь, от дела - обшаривали тела моряков. Пшитиван метался между соплеменниками, размахивая саблей и орал, требуя, чтобы добычу - чикальму! - складывали вместе, и никто не смел бы присвоить хоть медную монетку.

Баш-чауш понял, что погиб. Моряки из Франикстана, это ясно. И теперь начальство, чтобы избавить свою шею от петли, пошлет в Стамбул его, баш-чауша, голову - лишь бы умилостивить грозных союзников Повелителя правоверных.

III

Из книги Уильяма Гаррета

«Два года в русском плену.

Крымская эпопея»

«Русский корабль мы заметили издали - его выдал густой шлейф дыма. Офицеры и матросы «Фьюриеса» в гробовом молчании замерли у фальшборта, наблюдая за приближающимся неприятелем. Ни слова не слетало с губ, дыхание застыло, сердца, казалось, перестали биться - вид стремительно несущегося вражеского судна сковывал волю, наполняя души страхом.

И, клянусь пятью ранами Спасителя, было отчего замереть в ужасе! Неприятельский корабль летел по гребням волн, волоча за собой непроницаемую завесу черной, как адские муки, угольной копоти. Его форштевень и полубак порой скрывались в огромном снежно-белом буруне; вода кипела за кормой, выдавая невероятную скорость хода. «Узлов двадцать пять, не меньше…» - глухо произнес энсин Джереми Пратт. «Разве такое возможно? - удивился я, ведь самые ходкие корабли флота Ее Величества едва развивали под парами пятнадцать узлов!

Облик русского - белое полотнище с крестом Св. Андрея не оставляло в этом никаких сомнений! - корабля поражал воображение. Низкий, длинный, похожий на гребные гички, заполняющие Темзу в воскресные дни; четыре короткие трубы, из которым клубами валил дым, выдавали невероятную мощь судовых машин. Мачт на корабле, можно считать, не было вовсе - невозможно представить, чтобы эти тростинки несли паруса! Не было видно и пушечных портов; сэр Уллербоу, артиллерийский офицер, высказал предположение, что орудия стоят на верхнем деке. Так, скорее всего, и было - когда русский корабль приблизился, мы сумели оценить его размеры. Он был заметно меньше нашего фрегата; особенно бросался в глаза низкий борт и чрезвычайная узость корпуса. Второй штурман Улки Смитсон высказал предположение, что мореходные качества этого корабля невысоки. Впоследствии это подтвердилось: русское судно, относящееся к неизвестному у нас классу «минный носитель», не слишком хорошо переносило сильное волнение.

Раздался хриплый звук сигнального рожка, и люди, охваченные дотоле оцепенением, сорвались с мест. Откинуты крышки портов. Здоровяки-канониры налегли на гандшпуги, откатывая орудия. Замелькали пробойники, забегали юнги с ведрами, полными воды и шустрые «пороховые обезьяны»[7]. Возле кормового флага встал морской пехотинец, держа на плече Энфилд с примкнутым штыком; другие джолли[8] устроившись на марсах, уже заколачивают в стволы винтовок пули Минье. Со шканцев безостановочно сыплется барабанная дробь - др-р-рам! Др-р-рам! Др-р-рам! - помощники боцманов пробежали вдоль бортов, отмыкая цепочки, пропущенные через эфесы абордажных палашей; другие волокут охапки полупик и интрепелей. Корабль Ее Величества «Фьюриес» готовился к бою.

По боевому расписанию мне следовало находиться в офицерской кают-компании, помогать корабельному хирургу, мистеру Лерою. Но это вылетело у меня из головы - я замер, подобно Лотовой жене, не в силах отвести взгляд от приближающегося Рока. До него оставалось не менее семи кабельтовых, когда на носовой надстройке сверкнула вспышка, над волнами прокатился гром, и в четверти кабельтова по курсу «Фьюриеса» вырос столб воды. Русские первыми открыли огонь.»

IV

Турция

Провинция Зонгулдак

обер-лейтенант цур зее

Ганс Лютйоганн

В голове рокотали негритянские барабаны. В такт их ударам затылок пронзала саднящая боль, толчками отзываясь под ребрами. Песок, забивший рот, имел отчетливый привкус крови - сладковатый, металлический, тошнотворный. Ганс Лютйоганн замычал и попытался открыть глаза.

Темнота. И новая вспышка боли в разбитом затылке.

Обер-лейтенант оторвал лицо от мокрого песка. Открывшая картина не радовала: на покосившейся палубе субмарины суетились дикари. Они втаскивали тела на рубку и, довольно гогоча, кулями сваливали в люк.

Лютйоганн в бессильной ярости сжал челюсти, на зубах скрипнул песок. Лучшие в мире подводники, храбрейшие из храбрых! Увернуться от русских эсминцев, миновать минные банки и сетевые боны Дарданелл, выйти победителями из смертельных дуэлей с британскими субмаринами. И все это - только затем, чтобы истечь кровью под ножами дикарей? Сдохнуть не так, как это пристало храбрым солдатам кайзера, а подобно свиньям в амбаре мекленбургского крестьянина под Рождество?

Обер-лейтенант перевалился на бок, нащупывая пальцами кобуру. Пусто. Карманы бриджей и кителя вывернуты. Химмельденнерветтер - башмаков тоже нет, из штанин бесстыдно торчат волосатые лодыжки...

Его еще и ограбили...

На палубе загоготали еще громче. В недрах UВ-7 гулко захлопало, и Ганс Лютйоганн застонал в бессильной ярости - камрады еще живы, сражаются, убивают этих скотов! Вон как забегали!

Османы, и правда, засуетились - их старший, здоровенный дикарь в красной феске, за кушаком которого Ганс с негодованием разглядел свой люгер, принялся надсадно орать, размахивая саблей. Тут же четверо оборванцев спрыгнули в воду и побежали, увязая в песке, к хижинам, что виднелись неподалеку, за рыбацкими сетями, развешанными на жердях. Пальба в лодке стихла. Турки ждали на палубе, время от времени опасливо заглядывая в люк.

Посланцы вернулись через час. Перекрикиваясь на своем дикарском наречии, они подгоняли пятерых оборванцев, навьюченных бочонками. Добравшись до лодки, носильщики принялись затаскивать свою ношу на палубу, а османы с гоготом вышибали у бочонков днища и один за другим, опрокидывали в недра субмарины.

Краснофесочный скот пронзительно завопил. Дикарь в лохматой, до глаз, папахе вскарабкался на рубку. Другие споро - сказывалась богатая практика, - сдирали с бедолаг-носильщиков их жалкое тряпье. Рвали тряпки на полосы, обматывали ими палки, окунали в бочонок, поджигали и передавали чадящие факелы на палубу. Обер-лейтенант едва сдержался, чтобы не закричать от ужаса и негодования: не сумев одолеть уцелевших подводников, дикари решили выкурить их из отсеков, как охотник выкуривает из норы барсука!