В незнакомой комнате - Дэймон Гэлгут

В темноте раздается звон разбитого стекла и громкий крик. После отхода поезда прошло около часа, в вагоне кромешная тьма, но теперь кто-то зажигает спичку. В ее слабеньком свете он видит ужасную сцену: на одном из сидений, чуть поодаль, корчится мужчина с окровавленным лицом, кровь и на полу у его ног. Свет гаснет.

— Что случилось? — спрашивает его ирландка.

— Кто-то бросил камень в окно поезда.

И почти сразу же все повторяется, звон стекла, крик, но на сей раз никто не пострадал, кричат от испуга. Им всем страшно, и не зря, потому что каждый раз, когда поезд проезжает какой-нибудь город или селение, раздаются звон, крик или глухой удар камня о внешнюю стену поезда.

Все сидят, склонившись вперед, прикрывая руками головы.

Ближе к ночи испытание кончается.

Страх отпускает, и люди, которые в иных обстоятельствах не сказали бы друг другу ни слова, пускаются в разговоры. Кто-то вынимает из багажа бинты, чтобы сделать повязки раненым. В дальнем конце вагона сидят три женщины с грудными детьми, их окно разбито, и ветер задувает внутрь. Вы не возражаете, если мы сядем рядом с вами? Конечно, нет. Он сидит вместе с ирландкой, остальные устроились где-то в других местах, они с ирландкой сдвигаются, чтобы освободить место. Теперь темнота пахнет теплом и молоком, из нее доносится причмокивание и гуление. Женщины едут в Лусаку на церковное собрание по вопросу женской эмансипации, мужей они оставили дома, но у двух из них на руках грудные младенцы, а у третьей тройня. Она сидит напротив, в проплывающем за окном свете фонарей он может разглядеть ее лицо. Затем разворачивается фантастический сценарий. Тройняшки одеты абсолютно одинаково, в белые костюмчики кроликов, она начинает кормить их грудью, причем первых двух одновременно. Третьего она уже вручила ему. Вы не возражаете? Нет, конечно. Теперь он держит в руках урчащий груз. Время от времени она меняет кроликов, он отдает ей одного и взамен получает другого, точно такого же. Кажется, что это продолжается несколько часов. Иногда один из ее сосков выскальзывает из маленьких губ, младенец начинает плакать, тогда ирландка наклоняется и вновь прикладывает младенца к материнской груди. Причмокивание возобновляется. Женщины тихо переговариваются с белыми пассажирами и между собой или распевают гимны.

На следующее утро голова у него раскалывается от усталости и причудливых образов. Лусака под холодно-красным рассветным небом являет собой еще одну сюрреалистическую картину — скопления лачуг между высокими домами, белая жесть, пластмасса и картон, окруженные кирпичом и стеклом. В толпе они выбираются на перрон. Попрощавшись с ними, три женщины с выводком младенцев отправляются обсуждать проблемы своего освобождения. Ожидая, когда соберется их маленькая группа, он смотрит в сторону и видит, как из вагона второго класса выходит другая маленькая группа белых путешественников. Их трое, женщина и двое мужчин. Он наблюдает за ними, но толпа вокруг сгущается, закрывая обзор.

Они идут на автостанцию по улицам, наполненным ранним светом и хаотично носящимся в воздухе мусором. У кого-то имеется карта, и он знает, куда идти. Даже в этот час, в пять или шесть утра, на улицах полно праздно глазеющих зевак. Для них они представляют собой объект скабрезного любопытства, он рад, что здесь не один. На одном из углов гигантский бородатый мужчина выходит вперед и с нарочитым безразличием, с каким можно взвешивать фрукты, хватает ирландку за грудь. Она бьет его по руке.

— Тут тебе не Америка, — кричит им вслед мужчина, — я вас всех имел.

Автостанция представляет собой бессистемное скопление машин и людей под металлической крышей, но в конце концов они находят свой автобус. Когда они забираются в него, первое, что он видит, это те белые путешественники с поезда, сидящие рядком, очень тихо, и глядящие прямо перед собой. Когда он проходит мимо, они не поворачивают головы. Женщина и один из мужчин молоды, им по двадцать с небольшим, второй мужчина постарше, вероятно, его ровесник. Он проходит мимо и занимает место в последнем ряду. Остальные рассаживаются кто где может. Он мало общается и разговаривает с ними, в настоящий момент его больше интересуют трое путешественников, сидящие впереди, через несколько рядов. Он видит их затылки. Кто они, что здесь делают и насколько близки между собой?

Дорога до границы занимает восемь часов. Они выходят из автобуса на главной площади маленького городка, где таксисты наперебой крикливо предлагают доставить их до пограничного пункта. Пока они торгуются с водителями, он уголком глаза замечает, как трое путешественников садятся в отдельную машину и отъезжают. Когда его группа появляется на пограничном пункте, их там нет, должно быть, уже прошли контроль. После долгого ожидания в тесной толпе они получают свои проштампованные паспорта, и такси везет их дальше, через десятикилометровую или около того зону ничейной земли. Начинает темнеть.

Он входит в малавийский пограничный пункт, белое строение, расположившееся под деревьями, в тот момент, когда служащий в форме кричит на трех смущенных путешественников:

— Вы должны иметь визу, у вас должна быть виза.

Старший из мужчин, тот, что одного с ним возраста, пытается объяснить. У него правильный английский, но говорит он с запинками и сильным акцентом.

— Так нам сказали в посольстве, — говорит он.

— В посольстве вас ввели в заблуждение, — кричит служащий в форме, — вы должны были получить визу.

— Но что нам теперь делать?

— Возвращайтесь в Лусаку.

Трое совещаются между собой.

Служащий теряет к ним интерес и оборачивается к вновь прибывшим:

— Ваши паспорта.

Южноафриканцам виза не нужна, служащий штампует их паспорта и после секундной паузы возвращается к тем троим.

— Вы откуда?

— Я француз. — Это говорит старший мужчина. — А они из Швейцарии. — Он указывает на своих спутников, чьи лица теперь словно маски, они ничего не понимают или не желают говорить.

— Хотите, я поговорю с ним вместо вас?

— Нет. Все в порядке. Спасибо, — у француза густые вьющиеся волосы, круглые очки и серьезное выражение лица, бесстрастное или, возможно, просто смирившееся. Более молодой мужчина одарен почти шокирующей красотой: красные губы, высокие скулы, длинная челка. Его карие глаза избегают встречи с моими.

— Что вы теперь будете делать? — спрашиваю я француза.

— Не знаю. — Он пожимает плечами.

Несколько дней его группа изнемогает в Лилонгве, безликом городке, полном белых экспатриантов и палисандровых деревьев, пытаясь как-то убить время, пока кто-то из них старается организовать визы, чтобы уехать в какое-нибудь другое место. Ему скучно, он разочарован, а товарищи по группе начинают его раздражать. Они с полным удовольствием часами сидят без дела, попивая пиво, вечерами слоняются по городу в поисках громкой музыки, а некоторые демонстрируют высокомерное презрение к нищете, которая их окружает. Особенно две молодые женщины, оказавшиеся шведками, которые нарушили свое молчание и громогласно обсуждают кошмарную поездку через Замбию. Скалы, о, это было просто ужасно. Автобусная станция, о, там была такая грязь и такая вонь. Фу, мерзость. Словно недостатки и убожество континента доставили неудобства и разочарование персонально им. Похоже, им в голову не приходит, что условия, которые они нашли столь ужасными и отвратительными, не являются частью декорации, которая будет убрана, как только они покинут сцену.