Добро пожаловать в реальный мир - Кэрол Мэттьюс

– Да ни за что на свете! Все это для юных, свеженьких, розовощеких и наивных дарований – а не таких старых прожженных циников, как мы с тобой! В последних сезонах у них никого и не было старше двадцати.

– Они расширяют диапазон, – уверяет меня Карл. – Верхняя граница теперь тридцать пять лет.

– Подумать только! Мы в самый раз в нее втискиваемся!

– Нам это шоу будет очень даже на пользу.

– Это как? – недоумеваю я.

– Добавит нам опыта как артистам, к тому же никогда не знаешь…

– Да брось, я-то знаю.

– Но кто-то же должен там победить, – не отступает Карл. – Так почему не мы?

– Нет. Без вариантов.

Тут мой дружок насупливает брови:

– Ты обещала, что сперва подумаешь.

Я на миг вскидываю глаза к потолку.

– Я подумала. Мой ответ – нет. Ни за что.

– Ферн, – терпеливо говорит Карл. – Я ведь прошу сделать для меня всего такую малость!

Эти слова заставляют меня устыдиться. Карл – моя верная поддержка и опора, мой хранитель, мой дорогой и единственный друг. И ведь действительно, он ничего от меня не просит взамен. Хотя, может, и не совсем верно сказано. Он частенько намекает мне, так сказать, на «дружеский секс», но никогда его не получает.

– Пожалуйста, ну, сделай это для меня, – устремляет он на меня жалостливый взгляд бедного потерявшегося мальчонки.

– К тому же я, скорее всего, буду работать.

– Разве ты не можешь попросить у своего Паваротти отгул?

– Я только первую неделю работаю, – напоминаю Карлу, – и мне бы не хотелось у него вызвать недовольства. И уж чего бы мне меньше всего хотелось – так это признаться Эвану Дейвиду, что я тешу амбиции сделаться певицей. Мои жалкие потуги в сравнении с его талантом кажутся такими ничтожными, и… Не спрашивай меня почему, но мне бы не хотелось, чтобы он надо мной посмеялся. А уж я, поверь, давно привыкла, что мои амбициозные мечты все поднимают на смех.

– Это, наверно, наш последний реальный шанс, – на полном серьезе говорит Карл. – Неужели ты хочешь провести остаток жизни за этой вот несчастной барной стойкой?

Одновременно мы окидываем взглядом наводящую уныние обстановку паба: вздымающиеся к потолку клубы сигаретного дыма, мрачные, смолистого цвета занавеси, весь затертый и заляпанный рыже-коричневый ковер, лежащий тут, поди, с шестидесятых.

– Не хочу, – надуваю я губы. – Но все же «Минута славы»… – Я кривлю лицо в презрительной мине.

– Если ты не пойдешь на прослушивание, – грозится Карл, – придется заняться нестандартным сексом.

– Ладно, пойду.

Тогда, потянувшись ко мне через стойку, Карл крепко стискивает мне руку:

– Спасибо!

– Пойду, если смогу взять отгул, – уточняю я.

– Для меня это уже здорово, – радуется приятель, глаза у него возбужденно сверкают. – Мы можем победить. Очень даже можем!

Но тут в бар входит мой папаша, и у меня пропадает всякое желание миндальничать с Карлом. Наоборот, сердце в гневе сжимается. Вот что такого, скажите, в этом человеке, из-за чего мне порой хочется сцапать его ласково за шкирку да хорошенечко встряхнуть?

– Ты ходил повидаться с мамой?

– Привет, дорогуша, – подтягивает он к себе стул. – У меня все отлично, спасибо. А у тебя как день прошел?

Я игнорирую его издевательский тон.

– Привет. Ходил?

– Да, – вздыхает он.

Нацедив пинту пива, ставлю перед отцом стакан, попутно отмечая, что денег он за это не кладет. А еще отмечаю, что за нынешний вечер прикладывается он уже явно не первый раз.

– Привет, мистер Кендал, – подает голос Карл. – Дерек.

Мне бы не хотелось говорить Карлу, что мой папаша для него «просто Дерек», только когда его угощают двойным виски.

– Приветствую, парниша, – немного невнятно отзывается папа, с заметным облегчением обнаруживая рядом с собой хоть одно дружеское лицо. Похоже, где-то начиная с ленча он угощался в какой-то другой пивнушке – причем, судя по поведению, наугощался уже всласть.

Но меня не так-то легко отвлечь от дознания:

– И?

Отец мотает головой.

– Я нынче снова воспользуюсь твоим гостеприимством.

– Ты неисправим, – досадую я.

– Милая, я сделал все что мог. Это ненормальная женщина, – добавляет он, осушив примерно половину порции. – Понять не могу, что на нее нашло!

Я с яростью натираю стаканы. Если б можно было так же легко втереть здравый смысл в башку моего беспокойного родителя!

– Наелась она тобой по горло – вот что на нее нашло.

В два больших глотка отец опорожняет стакан и громко, с силой опускает его на стойку:

– Твою ж мать! – внезапно выдает он, причем достаточно громогласно. – Да пошло оно все на хрен!

Мы с Карлом аж подпрыгиваем от неожиданности: у моего папочки масса недостатков, но в сквернословии он как-то замечен не был. Оба глядим на него с изумлением.

– Пап, ты чего?

– Да задолбало меня все это! – продолжает он в том же агрессивном духе, принимаясь еще и размахивать руками.

Господин Кен тут же делает стойку и внимательно глядит в нашу сторону. Я подмигиваю ему – дескать, все будет в порядке, на что я сейчас искренне надеюсь. Он, понятно, привык к пьяным потасовкам в «Голове» перед закрытием, однако это не означает, что Кену это нравится.

– Черт подери, я всю свою жизнь из кожи вон лез – и, спрашивается, ради чего?!

Я уж не буду уточнять, что о том, как он лез из кожи, кричать ему, собственно, не стоит.

– Да ну и хрен с ней! – не на шутку расходится отец. – Пусть катится к чертям собачьим!

С каждым новым ругательством голос его делается все пронзительней, и посетители паба начинают оборачиваться. Причем даже такие, что обычно не видят особой разницы между этим пабом и стройплощадкой.

– Я уже не знаю, что с ней делать. Так что пусть катится к едрене фене! Пусть валит на хрен и сама строит свою гребаную жизнь! Без меня!

– Пап! – сердито шиплю я. – Понизь-ка тон. И перестань ругаться, а то ведешь себя точно туреттик[18].

– Туреттик? – аж светится от радости отец. Чуть ли не ореол у головы сияет! – Интересно, если я вдруг заболею, она пустит меня обратно?

– Ну и как она справляется?