Невеста для Бессмертного - Константин Фрес

Марьванна тоже по случаю первого совместного чаепития принарядилась, спешно привела себя в более подобающий вид. Она намазала губы самой яркой помадой, с дымом и не без потерь наплоила седые кудри до состояния свежего каракуля, надела белый сарафан в голубых разводах. Ни дать, ни взять — красавица из Гжели. Если бы сейчас Марьванну увидел любвеобильный Петрович, он точно бы провел весь вечер у нее под окном, многозначительно покашливая и нет-нет, да подзывая ее выйти.

Но Кощей, зажравшаяся зараза, не оценил стараний, и ее отшлифованные румянами до состояния персика-нектарина щеки его не пленили. Видимо, он давно освоился с новым, помолодевшим телом, вволю навертевшись перед запотевшим зеркалом в ванной, оценив налив мускулов и разворот плеч, а так же ровность спины, густоту волос и… прочие вернувшиеся к нему стратегически нужные мужские качества. Поэтому сейчас, перед подающей ему хлеб-соль улыбающейся Марьванной, Кощей был как истинный альфа-самец — высокомерен, надменен и холоден, как статуя Деда Мороза из снега. Он явно думал, что достоин самого лучшего, хотя действие молодильного яблока уже начинало проходить, и виски Кощея немного обрызгало сединой. Но все равно он был хорош, как черт знает что, и хотел в невесты именно девицу юную, первой свежести.

Пожирая свежую выпечку с хищностью оголодавшего коршуна, едва ли не скребя от удовольствия длинными пальцами по столу, Кощей оглядывал маленькую кухонку, принюхиваясь своим длинным носом к запахам, пропитавшим ее. Ему, тонко улавливающему даже ненавистный пресловутый аромат русского неистребимого духа, не составило труда унюхать и вареную полынь.

Тут он недовольно заводил длинным носом, заподозрив что-то неладное, что-то коварное, вроде тех неловких моментов, когда упомянутым русским духом (немытых мужицких ног, пятеро суток не вылезавших из сапог), начинало почему-то пахнуть у него в спальне. А недавно обретенная подруга, от которой русским духом и самогоном с салом смердело отчего-то больше всего, прятала глаза и фальшиво убеждала, что это Кощей сам впопыхах на Руси чьи-то носки по ошибке напялил.

И просила не заходить в гостевую спальню. Мол, ремонт там затеяла и перестановку. Пыльно там и беспорядочно…

Но кот, на которого в поисках правды Кощей сейчас посмотрел строго, пламенно и страшно, принял вид абсолютной безмятежной невинности, и Кощей пылающий взгляд погасил из соображений экономии электричеству. Не мог трусливый кот-зассанец делать такое благостное, ни в чем не виноватое лицо, когда б в чашке с чаем Кощея не чай плескался, а приворотное зелье, или какая другая опасная отрава.

— Вот такую б невесту мне, — после чая и плюшек Кощей подобрел, откинулся на спинку стула, поглаживая сытое пузо. На стене, закрывая собой извечную проблему русского ремонта — дыру в обоях, — висел, украшая собой серую действительность, лакированный портрет девицы невероятной красоты, с дерзким взглядом колдовских синих глаз, с толстой русой косой через плечо. Картинка была словно вынута из модного журнала, на страницах которого разные девицы без трусов демонстрировали природное здоровье кожи и румянца, нанесенного светящимися средствами на выпуклые части тела. И насытившийся Кощей вдруг неожиданно прикипел к красавице огненным страстным взглядом, словно зачарованный. В женщинах он толк знал — а эта красавица показалась ему идеалом и совершенством. — Хороша-а-а, чертовка… надо же… Этаких у нас в ТриДевятом не водится… Хороша…

Что там, в ТриДевятом? Все одним миром мазаны. Цари — все сплошь бывшие Емели с печи и Иваны-дураки из народа. Славны разумом да щедростью богаты, но породы, вишь, нету в них ни на грош. Оттого и дочери их, румяные, кровь с молоком, толстопятые, тоже росли крепкими и здоровыми, но — беспородными, как сытые Буренки в хлеву.

А тут… какая тонкость черт, какая благородная бледность! И какие огромные, умные, манящие глаза…

В голосе Кощея, рассматривающего и нахваливающего диву, послышались хищные, металлические, практически неприкрыто-эротические нотки и готовность действовать по вновь утвержденному плану — найти, закинуть на плечо и скрасть, как обычно. В его изрядно помолодевшей голове вдруг закопошились бесстыдные мысли, в частности — слова Яги о том, что надо бы деву за сиськи пожамкать, тогда она поймет, что к чему, и сориентирует свое сердце.

Вот этакую девицу Кощей пожамкал бы безо всяких предисловий. Без стишков и прогулок на Горыныче в облаках. Прям сразу. Даже невзирая на все ее ухищрения, которые она применила, чтоб волосы ее блестели, а губы напоминали спелую вишню.

Плотские желания накатили на Кощея сильно, как никогда до этого — безжалостно воспламеняя жаждущую любви плоть. Кощей, яростно сопя, тиская ручищами край стола, пялился на девушку, проклиная и Ягу, которая уже давно могла б направить его в край, где водится такая красота небесная, и дольче-габбановые узкие штаны, которые стали еще уже и под нехилым напором растопырили несгибаемые ноги Кощея в разные стороны.

— И-эх, — вдруг жалостливо и тоскливо подала голос взгрустнувшая Марьванна, явно заревновавшая Кощея к портретной молодости и красоте. — Где ж ты ее возьмешь теперь, милай…

— Ну, не ее, так другую какую, — хищно и напористо ответил Кощей, так властно и решительно, что у Марьванны ноги подогнулись, а глаза налились слезами. — Похожую только… Красота!

— Да они сейчас все проститутки, молодые-то, — гневно вспыхнула ревнивая Марьванна, бухнув безо всякой жалости кощееву чашку в мойку и драя ее с такой силой, будто стараясь с нее смыть радиацию и удалить лишние электроны на атомных орбиталях. — И наркоманы! Натянут юбки коротенькие, аж весь срам с-под них видно! Размалюются, полночи скачут с парнями, бесстыжие! Вино без меры пьют, курят, дымят сигаретами как паровозы! Эх, вот раньше девушки были — скромные, красивые, работящие, послушные! А теперь что? Кобылы бесстыжие!

Кощей с ухмылкой слушал злобные речи сердито гремящей посудой Марьванны.

— А принеси-ка мне, бабка, — прищурив пылающие порочной страстью очи, произнес беспощадный Кощей, все еще не в состоянии встать на ноги из-за повысившейся узости проклятых штанов и тщательно скрывающий это, — клубок мой зачарованный. Пойду туда, не знаю куда, счастье свое искать… сразу, как отек спадет.

Кот суфлерски шевельнул ушами — мол, действуй, Маняша, — и Марьванна, готовая было взорваться и наговорить Кощею язвительных феминистких лозунгов типа «неси сам, не развалишься!» и «я тебе в служанки не нанималась!», прикусила язычок. Кощей сам допускал ее до своего навигатора — это ли не удача?! Быть может, удастся как-то испортить клубок, чтоб Кощей никуда не ушел?

— С ней пойду, — важно сказал кот Кощею, неспешно направляясь за стартанувшей удачнее Усейна Болта Марьванной. — Пригляжу, чтоб как бы не стащила чего.

Финишируя на две сотых быстрее Болта, ворвавшись в комнату, где был чемоданчик Кощеевый, Марьванна поплотнее дверь за собой притворила — и чуть не навернулась, запутавшись ногами в коте, который проник в комнату следом за нею не иначе как магией.

— Что надо, что надо, блохастый! — снова зашипела она точно так же, как в каморке с сундуком Ядвиги. — Кто звал тебя сюда!