Миланский вокзал - Якопо Де Микелис

было сильнее ее, она не могла себя контролировать. И тут заметила его. Он сидел в конце трамвая на одной из деревянных скамеек, одной рукой обнимая маленького шестилетнего мальчика, занятого ковырянием в носу; другая его рука небрежно лежала на плечах утонченной, надменной, рассеянной женщины. Мужчина смотрел на нее, скривив губы в самодовольной ухмылке. Это был он. Костюм и галстук под элегантным темным пальто, короткие волосы того же оттенка серого цвета, что и его очки в стальной оправе, черный портфель между ног. Уважаемый менеджер, любящий семьянин. С виду. Но Лаура чувствовала, какие извращенные желания бурлили в нем, видела, какие отвратительные вещи он хотел с ней сделать, с чем играла его больная фантазия, пока он, спокойный и блаженный, сидел между женой и сыном. Она не могла поверить в то, что такие вещи могут доставлять кому-то удовольствие. Она не могла представить, что их вообще возможно представлять.

Ее желудок буквально выворачивало. Со спиной, покрытой ледяным потом, и горлом, сжатым так, что в него не пролезла бы и булавка, Лаура бросилась к дверям трамвая и, задыхаясь от нехватки воздуха, схватилась за кнопку требования остановки. Она звонила и звонила, среди грязных и насмешливых взглядов и ворчания людей, пока водитель не остановился и не открыл ей.

Лаура как раз успела выскочить наружу, когда рвотные позывы заставили ее согнуться пополам. Сидя на корточках на тротуаре, опираясь одной рукой о стену, чтобы не рухнуть на землю, она извергла из себя все, что было в ее теле.

* * *

Ночной воздух был сырым и холодным, пронизанным дымкой, образовывающей желтоватые ореолы вокруг уличных фонарей. Меццанотте шел по тротуару, оставляя за спиной опущенные ставни кебабных, телефонных центров, китайских парикмахерских, египетских продуктовых магазинов, южноамериканских ночных клубов. Виа Падова была не только одной из самых длинных улиц города – почти четыре километра от Пьяццале Лорето до порога Кашина Гобба, за пределами кольцевой дороги, – но и одной из самых многонациональных. Сложная реальность, полная противоречий и конфликтов, и в то же время чрезвычайно жизненная, которая очень нравилась Меццанотте. Было три часа, и вокруг ни одной живой души – за исключением нескольких редких автомобилей, которые проносились мимо, на мгновение ослепляя его своими фарами. Он встретил лишь небольшую группу уроженцев Магриба под арками железнодорожной эстакады, которые, несомненно, занимались какими-то темными делами. Когда он проходил мимо, они не сводили с него глаз, их лица были напряженными и мрачными.

Под капюшоном худи в его ушах на полной громкости звучала музыка в наушниках. Хардкор-панк, его музыка, та самая, которая несколькими годами ранее сопровождала его вплоть до грани самоуничтожения.

Ну что ж, всему приходит конец.

Черт, мы все умрем в конце концов,

Умрем в конце концов…

Голос Джелло Биафры, вокалиста группы «Дэд Кеннедиз», был злобным, безумным криком, который взлетал над разрушительным хаосом музыки, превращая песню в звуковой эквивалент танка, сметающего все на своем пути. Меццанотте ускорил шаг, пытаясь подстроить свой пульс под этот сумасшедший ритм, хотя и был не в форме; его дыхание становилось тяжелым, а мышцы просили прекратить эти мучения.

Даже после того как Аличе наконец перестала плакать и уснула, Рикардо еще несколько часов лежал на кровати, не в силах заснуть; его голова была набита мрачными мыслями, кружившимися вокруг, клевавшими его мозг, как стервятники клюют падаль. В конце концов, больше не в силах это выносить, Рикардо бесшумно встал и вышел из комнаты. Он пропустил ужин и был голоден. Все еще обнаженный, съел ледяные остатки запеченной вегетарианской пасты, стоя перед открытым холодильником, затем влез в свой старый и рваный спортивный костюм, обулся в кроссовки и вышел в ночь. Даже после ухода из бокса Рикардо никогда полностью не прекращал тренировки. Отчасти потому, что некоторые привычки умирают с трудом – и вы становитесь зависимы от физических нагрузок, как от наркотика, – а отчасти потому, что заботился о поддержании физической формы. Но в последнее время он сильно отпустил себя. Не бегал и не ходил в спортзал уже несколько недель и с трудом мог вспомнить, когда в последний раз надевал перчатки. У него было ощущение, что он наблюдает за постепенным и неумолимым распадом своей жизни, не имея возможности сделать что-либо, чтобы предотвратить его. В некоторые моменты Рикардо был настолько полон разочарования и страдания, что, казалось ему, он вот-вот лопнет.

Это тупик

Тупик

Тупик

Тупик. Именно так он себя чувствовал: в тупике. И до сих пор не мог понять, как все могло так быстро пойти прахом. Всего шесть месяцев назад казалось, что все идет как по маслу. Из всех жизней, которые он прожил за свои двадцать восемь лет – Рикардо-хулиган, Рикардо-боксер, Рикардо-панк-рокер, Рикардо-полицейский, – именно эта последняя, самая маловероятная и неожиданная, учитывая его послужной список, та, которую он выбрал, чтобы удивить всех – и не в последнюю очередь самого себя, – после выхода из ямы боли, раскаяния и вины, в которую его ввергла внезапная смерть отца, оказалась правильной.

Благодаря тому что он внес решающий вклад в раскрытие дела Убийцы с кольцевой дороги, его считали не иначе как героем. Повышение до инспектора за выдающиеся заслуги пришло в рекордно короткие сроки, и в коридорах полицейского управления уже шептались, что в молодом Меццанотте можно увидеть задатки отца. Они с Аличе были влюблены друг в друга и решили начать жить вместе, и она временно переехала к нему домой, ожидая, пока он найдет более подходящую квартиру. Возможно, в первый раз в жизни Рикардо чувствовал себя почти безмятежно, обманывая себя тем, что обрел некое подобие стабильности.

Но потом…

3

Я вошел в зал, где 26 июля 2002 года собралась оперативная группа по расследованию убийств. Я работал в Мобильном отделе Главного управления полиции Милана – подотдел убийств и преступлений против личности – всего несколько месяцев, только что закончив курс подготовки заместителей инспекторов. Я получил это повышение, выиграв внутренний конкурс после двух лет, проведенных за рулем в Турине. Больше, чем где-либо еще, там, на улице Фатебенефрателли, где была создана легенда о моем отце, фамилия, которую я носил, была неудобным наследием. Я держался в тени и старался изо всех сил, чтобы развеять любые подозрения в фаворитизме и доказать фактами, что я заслужил это место. Я был немного сбит с толку, поскольку подозревал, что Дарио Вентури, бывший сотрудник и один из лучших друзей папы, приходившийся