Реки Лондона - Бен Ааронович

— Как можно заметить, — проговорил доктор Валид, — имеет место обширная атрофия коры головного мозга. Также есть симптомы внутричерепного кровоизлияния. Если бы нам с инспектором не была известна природа данного случая, это можно было бы считать следствием каких-то дегенеративных изменений.

Он сделал в мозге продольный разрез, чтобы показать нам его изнутри. На срезе мозг напоминал кочан цветной капусты, пораженный каким-то заболеванием.

— Вот так, — сказал доктор, — выглядит мозг, на который воздействовала магия.

— Магия так действует на мозг? — переспросил я. — Тогда неудивительно, что никто больше ею не пользуется.

— Так происходит, если превысить свои возможности, — сказал Найтингейл. — В его доме не обнаружено никаких следов практики. Ни книг, ни какого-либо инвентаря, ни вестигий.

— А возможно ли, чтобы кто-либо украл у него магию? Вынул ее у него из мозга? — спросил я.

— Крайне маловероятно, — ответил Найтингейл. — Похитить чужую магию практически невозможно.

— Разве что в момент смерти, — добавил доктор Валид.

— В таком случае, можно утверждать, что в момент нападения маски на нем не было? — спросил я инспектора.

— Похоже на то, — ответил он.

— Значит, его лицо лопнуло во вторник, — сказал я. — Это объясняет пятна, которые мы видели на записи камеры в автобусе. Затем он летит в Америку, проводит там три дня и возвращается обратно. И все это — с практически разрушенным лицом?

Немного поразмыслив, доктор Валид ответил:

— Да, это вполне вероятно, учитывая характер повреждений и признаки начавшегося восстановления некоторых костей.

— Наверное, ему было адски больно, — сказал я.

— А вот это как раз не обязательно, — возразил Найтингейл. — «Диссимуло» скрывает боль, это одна из главных его опасностей. Маг, практикующий «Диссимуло», может вообще не знать, что наносит себе травмы.

— А до этого его лицо выглядело нормально только благодаря магии? — спросил я.

Доктор Валид посмотрел на Найтингейла.

— Да, — подтвердил тот.

— А что происходит с чарами, когда человек засыпает?

— Должно быть, они разрушаются, — ответил инспектор.

— Но при таких жутких повреждениях лицо просто-напросто распадется на части, если чары перестанут действовать, разве нет? — спросил я. — Тогда получается, он не спал четыре дня?

— Вряд ли такое возможно.

— А могут чары работать по принципу программного обеспечения? — спросил я.

Найтингейл непонимающе поглядел на меня. Доктор Валид решил его выручить:

— То есть как? — спросил он.

— Можно ли заставить чей-либо разум, находящийся в бессознательном состоянии, удерживать чары? — спросил я. — Ведь если это возможно, они будут действовать, пока человек спит.

— Теоретически это выполнимо, но даже если не принимать во внимание вопросы этики, я, например, не смог бы. И думаю, никто из людей-магов не смог бы.

Так, отлично — людей-магов. Доктор Валид и Найтингейл молча смотрели на меня, и я не сразу осознал, что они ждут, когда я приду в себя.

— Помните, я спрашивал о призраках, вампирах и оборотнях, а вы сказали, что я еще толком не начал перечислять сверхъестественных существ? Скажите, это была не шутка?

— К сожалению, нет, — покачал головой Найтингейл. — Извините.

— Черт, — выругался я.

Доктор Валид улыбнулся.

— Вот и я тридцать лет назад так сказал, — проговорил он.

— Соответственно, то, что проделало это с несчастным мистером Коппертауном, возможно, имело нечеловеческую природу?

— Я бы не стал утверждать наверняка, — сказал доктор Валид, — однако вероятность очень большая.

Затем мы с инспектором Найтингейлом сделали то, что делают все нормальные копы, когда у них выдается передышка среди дня, — отправились на поиски ближайшего паба. За углом обнаружилось фешенебельное заведение «Маркиз Квинсбери». Сквозь мутную завесу мелкого дождика оно выглядело довольно замызганным. Найтингейл поставил мне пива. Мы сели в углу зала, под плакатом в викторианском стиле, изображавшим боксерский поединок без перчаток.

— А как вы стали магом? — поинтересовался я.

— Это совсем не похоже на вступление в Департамент уголовного розыска, — покачал головой инспектор.

— Вы меня удивили, — признался я. — А на что это похоже?

— На ученичество, — ответил он. — Это означает преданность делу, мне и Отечеству.

— Должен ли я называть вас сифу?[8]

Это вызвало у Найтингейла улыбку.

— Нет, — сказал он, — вам следует называть меня мастером.

— Мастером?

— Да, такова традиция.

Я произнес это про себя — получилось «масса», как называли господ негры на плантациях.

— Можно, я лучше буду звать вас инспектором?

— И, соответственно, считать, что я предлагаю вам службу?

Я промолчал и, отхлебнув пива, стал ждать, что он скажет дальше. Он снова улыбнулся и тоже пригубил из своей кружки.

— Как только вы перейдете этот Рубикон, пути назад уже не будет, — сказал он. — И да, можете звать меня инспектором.

— У меня на глазах человек убил свою жену и ребенка, — сказал я. — Если существует разумное объяснение этому поступку, я хочу его знать. Если есть хоть малейшая вероятность, что он не сознавал, что творит, — я должен выяснить, так ли это. Потому что тогда, возможно, мы сможем сделать так, чтобы это не повторилось.

— Не очень хороший повод, чтобы взяться за такую работу, — сказал Найтингейл.

— А разве для подобной работы можно придумать хороший повод? — спросил я. — Я хочу служить, сэр, потому что мне жизненно необходимо все об этом знать.

Найтингейл отсалютовал мне кружкой.

— Уже лучше.

— А теперь что будем делать? — спросил я.

— Ничего, — ответил Найтингейл, — сегодня воскресенье. Но завтра с утра мы отправимся на встречу с комиссаром.

— Я рад, сэр, — сказал я.

— Не торопитесь радоваться, — сказал Найтингейл. — Только он уполномочен принять окончательное решение.

Новый Скотланд-Ярд — стандартное офисное здание, столичная полиция арендует его с 1960 года. С тех пор в кабинетах старшего руководства несколько раз проводился ремонт. Последний раз это было где-то в девяностых. С точки зрения дизайна муниципальных учреждений это самый бездарный период после семидесятых. Наверное, поэтому приемная канцелярии комиссара представляла собой унылое пустоватое помещение со стенами, отделанными фанерой. Мебель была представлена пластиковыми стульями. На стенах висели портреты шести последних комиссаров — несомненно, они должны были вселять в посетителей уверенность и спокойствие. Сэр Роберт Марк (1972–1977) глядел особенно неодобрительно. Сомневался, видимо, что я внесу значительный вклад в общее дело.