Гитлерюнге Соломон - Соломон Перел

Нагруженный вещами, бывшими собственностью Третьего рейха, я вернулся в свою комнату и все положил на кровать. Жгучее любопытство подстегивало меня влезть в новую форму. Хотелось посмотреть в зеркале, как я выгляжу в этом облачении… А может, поприветствовать Юппа, новичка в гитлерюгенде?

Постель была чистой и заправленной. Простыни и одеяла в голубую и белую клетку. Мой взгляд снова остановился на фразе, выведенной готическим шрифтом в рамке. Она утверждала, что крестьянские корни очищают германскую кровь. Как так?! Я тоже обречен на то, чтобы стать немецким крестьянином с собственным двором? А как же быть с расовой чистотой?

Комендант общежития заглянул в мою комнату и сообщил, вежливо улыбаясь, что сейчас время ужина. Я должен был привести себя в порядок, надеть костюм, в котором принято посещать столовую. Я поторопился все убрать и принял душ, прежде чем все вернулись. В раздевалке я быстро разделся в самом дальнем углу и запрыгнул в душевую кабину. У меня с собой было прекрасное ароматное мыло из Эстонии, оно давало большую пену. Юпп в этот момент чувствовал себя превосходно. У него было желание спеть знаменитую арию Паяца, которую он так любил. Паяц Леонковалло одновременно и смеется, и плачет.

Однако это мое состояние длилось недолго. Даже душ может превратиться из места для расслабления и услады в источник опасности. Будет плохо, когда мой запас мыла кончится. Придется тогда пользоваться RJF, единственным доступным в Германии мылом. Оно было очень плохого качества, противно пахло и почти не пенилось, что меня больше всего беспокоило. Я терся им как сумасшедший, чтобы получить хоть немного пены.

Обрезание я скрывал простым и надежным способом: раздевался со скоростью ветра, оставляя трусы на себе, и влетал в кабинку. Только там раздевался полностью и после этого закрывал дверь. Я намыливал на себя горы мыльной пены, чтобы скрыть «опасные» части тела на случай, если кто-нибудь ненароком заглянет в мою душевую кабину.

И все же я опасался, что страница моей судьбы может в любой момент перевернуться. Поэтому я всегда искал дальний угол, если в раздевалке был кто-нибудь еще. Я хотел избежать малейшего любопытного взгляда. И по сей день я стесняюсь и у меня появляются колики, когда вхожу в общий душ моего спортклуба.

На той встрече с Карлом Р. он вдруг вспомнил, что многие ученики заходили к нему, чтобы доложить о моем странном поведении в раздевалке. И теперь он узнал причину.

Мыло RJF скрывало мою тайну от соседей по душу: я проклинал его за то, что оно недостаточно пенится, а они ругали «проклятое еврейское мыло». Дело в том, что название это представляло собой аббревиатуру: R — чистый, J — еврейский, F — жир. Так как я научился владеть своими чувствами, я не искал глубокого смысла в названии этого мыла.

Несколько лет назад, в День памяти о жертвах Холокоста, израильское телевидение интервьюировало одного человека. Держа в руке это мыло, он заявлял, что привез его в Израиль для того, чтобы тут предать земле, так как оно состоит из капель жира тысяч евреев.

Проблема обрезания мучила меня непрестанно и создавала непреодолимое препятствие. Поэтому я решил растянуть кожу. Однажды, когда я пришел к своей подруге, увидел у нее на столе толстый моток мягкой шерсти, из которой она себе вязала зимний жакет. Эти нитки подходили для моей затеи, и я сунул в карман несколько десятков сантиметров.

В школе я заперся в туалете и принялся за работу. Проклиная мохеля[15], который сделал мое обрезание слишком заметным, я потянул кожу вниз, и плотно, чтобы не сползли, обернул шерстяными нитками член. Принимая во внимание эластичность кожи, я надеялся, что через несколько дней она растянется и остановится на нужном месте.

Только недавно я узнал, что был не единственным, кто пробовал такую маскировочную операцию. Еще задолго до меня, в древности, врачеватели-евреи поступали подобным образом для того, чтобы устранить последний знак принадлежности к еврейству. Тогда я еще не знал, что из этого могло произойти.

Несколько дней я проходил в таком бандаже. На каждой перемене бежал в мой «лечебный кабинет» — туалет, чтобы посмотреть и, если была необходимость, что-то предпринять. Даже ночью, ощупывая себя, проверял, крепко ли перевязана кожа. Но уже через несколько дней пришлось отказаться от всего этого — началось воспаление и я развязал нитки.

Я едва мог передвигать ноги. Тем не менее я работал как обычно. От неудачной манипуляции я испытывал боль во время тренировок на плацу. Я руководил группой 14-летних. Вдруг один из ребят меня спросил: «Йозеф, почему вы маршируете не в такт и согнувшись?» Придумывать отговорки стало для меня второй натурой, и я немедленно ответил: «Да что говорить, у меня просто болит спина». «Почему вы не обратитесь к врачу?» — продолжал маленький мучитель. «Я пойду туда, если через пару дней мне не станет лучше. По каждому незначительному случаю не ходят к врачу». Он кивнул.

Мой ответ повысил уважение ко мне среди младших школьников. Но что мне делать? Кому довериться в таком ужасном положении? Пойти к врачу было равнозначно тому, как если бы я собственноручно отдал себя на заклание: «Я покоряюсь. Вы выиграли. Убейте меня!» Но разве мама не наказала мне: «Ты должен жить!»?

Из-за боли, вызванной воспалением, я распустил нитки. Несмотря ни на что, я надеялся, что операция окажется успешной. Но кожа вновь и вновь возвращалась на место, и моя проблема осталась неразрешенной.

Очень трудно быть евреем. Но пытаться им не быть еще труднее.

Я вспомнил разговор между фронтовиками касательно пениса: природа, мол, снабдила его могучей силой самоисцеления: благодаря жировому слою кожи, рана или воспаление быстро заживают. Вспомнив об том, я решил просто подождать.

К большой моей радости я убедился, что это правда: воспаление само прекратилось и в конце концов совсем исчезло. Свое выздоровление я отпраздновал несколькими глотками ликера из моего тайного запаса. Больше я, конечно, никогда не стану вмешиваться в собственную природу.

Никогда не упрекал я своих родителей в том, что они приобщили меня к роду Авраама, отца нашего. Для меня это была такая само собой разумеющаяся реальность, как и то, что меня зовут Соломон, а мое лицо именно такое, а не иное. Я не хотел не только скрывать своего происхождения, но и отказываться от него. Необходимо было продержаться до того момента, пока не наступит свобода. Меня поддерживала надежда на то, что от пребывания в этом месте я когда-нибудь буду избавлен.

В первый день я принял душ, надел новую форму и в хорошем настроении вернулся в комнату. Спокойно и добросовестно я расправил на себе ужасную форму и спросил себя, стоя перед зеркалом: «Соломончик, это ты?» Печаль и ужас пробежали по моему лицу, однако оно быстро просветлело, и я торжествующе себе улыбнулся. «До сих пор удача была со мной, и дальше так будет».

В одном теле и в одной душе гитлерюнге Юпп и еврей Соломон восстают друг на друга, как огонь и вода, и все-таки уживаются.