Гитлерюнге Соломон - Соломон Перел

Во время шествия я заметил, что название улицы Боденштедтштрассе, ведущей к месту церемонии, зачеркнуто красным и заменено именем Ганса Марбургера. Тут же мне вспомнился мой друг еврей Ганс. Его дом стоял рядом с нашим, и мы часто были вместе. Я спросил племянника секретаря ячейки коммунистической партии, убитого нацистами, не названа ли улица в честь того самого Ганса. И в ответ услышал потрясающую историю.

В «Хрустальную ночь» трое погромщиков из СА вломились в дом Марбургера и напали на его отца. Ганс бросился его защитить от нападающих с таким мужеством, какого никто от него не ожидал. Он тут же был схвачен, брошен в машину и увезен в синагогу. Там, в святая святых, они его заперли, связанного по рукам и ногам, и сожгли вместе с синагогой. Вечная ему память!

Через день после памятного мероприятия, во время которого мне рассказали эту историю, я навестил бывшего коменданта Карла Р. Предвижу недоумение: как можно было на следующий день после того, как я узнал о таком бесчеловечном поступке нацистов, устраивать встречу с тем, кто был из одной с ними обоймы? Мне это далось нелегко.

Прерываю свой рассказ. Даже на бумаге не удается мне перейти от трагической смерти Ганса к встрече с комендантом. Нет ей оправдания. Но Жизнь сама так распорядилась.

Рукопожатие не всегда означает необходимое прощение, оно, наоборот, может выражать душевную высоту, которая представляет собой смесь из презрения и человеческой победы над ненавистью и преступлением.

Что произошло перед встречей с Карлом Р.? На празднике памяти я взволнованно обратился к публике, особенно к молодежи, и рассказал только что услышанную историю о молодом Гансе. В короткой речи я выразил восхищение его мужеством и величием: он не спасовал перед физическим превосходством противника, хотя был обречен на гибель. На следующий день меня пригласили на интервью с сотрудниками местной газеты. В оживленной беседе за чашкой кофе один из журналистов спросил меня, о том, как мне удалось пережить войну. Я ответил: «Большую часть времени я провел совсем недалеко, в соседнем городе Брауншвейге. Я выглядел как немец и скрывался в рядах гитлерюгенда. Даже гулял в форме по улицам Пайне, как раз под окнами вашей газеты».

Присутствующие моего ответа не поняли, о чем нетрудно было догадаться по их удивленным лицам и скептическим взглядам. Тогда я стал перечислять подробности. Когда я закончил свой рассказ и рассеял их сомнения, меня спросили: «Вы после этого возвращались в Брауншвейг?» Я ответил, что нет. «Вы бы поехали с нами, чтобы там встретить кое-кого, возможно, коменданта, о котором вы говорили?» Молодой человек чуял необычное продолжение моей истории.

После некоторых колебаний я согласился. Хотя понимал, чего мне это будет стоить.

Мне следовало прикинуться «бывшим», вернуться в то прошлое, которое я постарался вытеснить из памяти и которого так не хотел бы касаться. Следовало вернуть к жизни дремавшего во мне Юппа, дать выход мыслям, которые сам жестоко осуждал, хотел спрятать глубоко внутри себя и унести с собой в могилу. Слишком они сложны и болезненны, чтобы их можно было бы доверить другим.

Поездка в прошлое, удаленное на 40 лет, продолжалась 20 минут. Я сразу же узнал улицы и здания Брауншвейга. Вспомнил дорогу к школе, находившуюся по адресу Гифхорн, 180. Вскоре мы были на месте. Я с удивлением протирал глаза. Не изменяет ли мне память? Не было главного здания, образца нацистской архитектуры, не было ни жилых зданий, ни дорожек, ни спортивных площадок, ни бассейна, ни столовой. Вместо всего этого был пустырь, а за ним завод по производству «фольксвагенов». Единственным свидетелем прошлого было здание с классными комнатами, в котором теперь находилось техническое бюро завода.

Все, что составляло будни той жизни, еду, сон, спорт и т. д., было разрушено и больше не существовало. Остались только классные комнаты, где в течение трех лет мне преподавали уроки расизма.

Сразу же я вспомнил, как пройти на квартиру Р. Дом находился недалеко от школы, иногда я там гулял. Но вышла осечка — в той квартире теперь жили другие люди, и они абсолютно ничего не знали о жильцах 40-х годов.

Мы спросили старую даму, переходившую улицу, и она вспомнила «инвалида Карла». Сказала, что он начал новую жизнь, занялся производством зубных протезов, а где он теперь живет, она не знает. Отыскали мы его по телефонному справочнику все той же дамы.

Я набрал номер Карла. На другом конце провода ответила женщина. Не называя своего имени, я представился бывшим учеником ее мужа и попросил о встрече. «О, Карл вам непременно обрадуется. Он как раз вышел, но через несколько минут вернется. Пожалуйста, приходите к нам!»

Мы записали адрес и отправились в дорогу. Уже издали я узнал фигуру в дверном проеме. Я почувствовал отвращение, страх, но одновременно с этим и какое-то смутное влечение. Факт был налицо — я стоял перед ним.

«Добро пожаловать, Юпп! Как твои дела и что привело тебя сюда?» — сказал он, очевидно взволнованный. Скорее серьезный, чем приветливо улыбающийся, я подошел к нему, мы протянули друг другу руки. Я прервал молчание: «Карл, я хочу тебе кое-что сказать. Меня зовут не Йозеф Перьел, а Соломон Перел. Я еврей».

Он не понял меня, даже после того, когда журналист подтвердил мои слова. Карл посмотрел на него, на меня и побледнел. Постепенно он переварил то, чего не мог себе представить в самых страшных снах. Он был смущен и возбужден. Вдруг он без слов распростер руки и обнял меня. Потом тихо сказал: «Господи, как я рад тебя видеть…»

Свою искреннюю радость он выразил спонтанно. Я не хотел выступать в роли мстителя, я хотел только расставить все по своим местам. И все-таки это была человеческая встреча, я поддался чувствам, не забывая при этом о прошлом. Мы оба плакали…

Ну вот, теперь вернемся к прошлому.

После того как я отсалютовал на прощание Карлу Р., меня послали в раздевалку, где я должен был получить форму гитлерюнге.

После всей мучительной неизвестности, ужасного путешествия, страшных коричневых униформ вокруг и мрачных взглядов в будущее начало было многообещающим. Скоро я научился быть скрытным, держать при себе все пять чувств, подавлять страхи и действовать уверенно.

Абсолютно невозмутимо я вошел в раздевалку, где меня встретили две не очень молодые женщины. Я поздоровался с ними, они ответили «хайль». Против воли я вынужден был отвечать: «Хайль Гитлер!» Одна из них спросила меня, не тот ли я парень, что приехал с Восточного фронта. Я подтвердил, с удовлетворением отметив, что и здесь мои акции выросли.

На широкой стойке между нами они разложили вещи: комплект зимней и летней формы, две папки, полевую и рабочую одежду, носки и ботинки. Одна из женщин положила портупею с кинжалом гитлерюгенда. И на ней была та же надпись — «Кровь и честь»! Меня охватил ужас, я отшатнулся, не желая брать это в руки. Вдруг и этот нож будет применен против евреев и противников режима?

Мои раздумья были прерваны: «Примерь портупею, мы хотим посмотреть, подходит ли она тебе или нужна другая». Я преодолел себя и застегнул ремень.