Пуговицы - Ида Мартин

— Вот это да! А чего ты раньше не рассказал?

— Это не лучшие подробности биографии.

— Не твоей же.

— Слушай, мне Антон, как брат и отец вместе взятые. Всё, что касается его, касается меня. Ясно? Я за него любому горло перегрызу, виноват он или нет. Я её вообще видеть не мог. На кой ещё перетирать то, чего не было? Оно мне надо, чтобы по всей школе трепали?

— Я бы никому не сказала.

— Короче, чего сейчас-то? Проехали. У Антона даже её записки остались. Он их в суде показывал, но на них никто не смотрел. Смотрели только на бедную Наденьку… Тварь конченую. Мать её тоже ненавидит.

— Давно это было?

— Ну, считай три года назад Антон вышел. И там пять. Получается восемь лет, — Бэзил вернулся в комнату. — Давай свой секрет выкладывай. Посмотрим, наколола ты меня или нет.

— Короче, — я попыталась сделать равнодушное лицо. — У меня есть запись, где Надя целуется с Томашем. Я показала её Лизе, а Лиза стала шантажировать этим Надю.

— Ого! — наклонившись над ноутом, Бэзил вытаращился и замер. Музыка резко вырубилась. — И чего? Удачно?

— Нет. Лиза подкинула ей флэшку в сумку, а Надя сделала вид, что ничего не находила.

— Флэшку? — Бэзил поморщился. — Чё, реально ими кто-то пользуется? Почему она не отправила по почте или в соцсеть?

— Потому что отправить и не запалиться сложнее, чем не запалиться с флэшкой. А если бы Надя пошла в полицию, и они отследили, откуда отправлено сообщение?

— Вообще-то для таких вещей существует VPN.

— Можешь меня не перебивать? Я даже не знаю, каким образом Лиза собиралась деньги получить, не в этом суть. Суть в том, что она это сделала. Я её просила не делать, но она всё равно сделала. Понимаешь?

— Бли…и…ин, — Бэзил раздосадованно потёр бритую голову. — Ну, почему я не знал? Организовали бы всё в лучшем виде. Я бы к Наде напрямую пошёл. Сказал бы: «Вот, тварь, либо мстить тебе за дядьку буду, либо денег давай». Она бы точно повелась. Отвечаю. Надя знала, как я к ней относился, и точно повелась бы….

— Я же объясняю, что не хотела этого. Ты меня не слышишь, что ли?!

— Как же жалко, что всё сорвалось! — продолжал сокрушаться Бэзил.

— Кажется, следующим будет твоё признание в том, что это ты запихнул её в колодец.

— Прежде, чем ещё что-либо скажешь, — он погрозил пальцем. — Сначала подумай.

— Вообще-то я надеялась на поддержку, — я встала.

— Хочешь пива? — Бэзил полез под кровать.

— Какое ещё пиво? Холод дикий. Пойду домой. Спать хочется.

— Мать чай с зефиром обещала.

— Я расхотела. В следующий раз.

Всю ночь меня дико знобило и пробирало леденящей дрожью. Кощей тоже кашлял. Из-за подгоревшей вермишели на кухне осталось приоткрытым окно, а заставить себя встать и закрыть его сил не было.

Мысли то и дело перескакивали с живой Нади, красотки с ледяными глазами, на мертвую: спутанную мочалку волос и неестественно искривлённую кисть руки. С Нади, игриво мурлыкающей на уроках физкультуры, на безумную, злобную фурию в учительском туалете.

Если бы не та последняя сцена, если бы не сон, я бы, наверное, и не думала столько об этом. Не цеплялась за какие-то объяснения. Однако чувство, будто я имею к её смерти какое-то отношение, засело неприятным навязчивым мотивом.

Флэшка — шантаж — Лиза, похороны — дохлый хомяк — Пуговицы, Томаш — растяжка — звонок из зазеркалья, зефир с пивом — Бэзил — дождь, дождь, дождь.

Мне было плохо. Болезненно плохо. Сработал будильник, но я лежала и лежала, не в состоянии подняться, а когда заставила себя разлепить глаза, на улице было уже светло. Это означало, что я всё же уснула, хотя совсем не чувствовала, что спала, и даже не слышала, как ушёл Кащей.

Встала, попила тёплой воды из чайника, обложилась бумажными платками и снова завалилась в постель, а проснулась — наступил вечер и в соседней комнате работал телевизор. Из всех пришедших сообщений ответила лишь Бэзилу, что болею, выпила таблетку аспирина и в следующий раз проснулась только с новым будильником.

На первом уроке должна была быть важная контроша по математике, поэтому пришлось идти.

Ботинки просохнуть так и не успели. Из-за чашки сладкого утреннего чая с куском белого хлеба желудок чувствовал себя отвратительно. Но температура как будто бы спала, и во всем теле ощущалась слабость.

Я тащилась по тёмной сырой улице и думала о том, что, когда стану самостоятельной и независимой, обязательно найду себе такую работу, где не нужно рано вставать. Или лучше сделаюсь начальником и прикажу поставить в своём личном кабинете большой мягкий диван.

Приходя на работу, буду запирать кабинет и спать на этом диване. А ещё заведу своего водителя. И поселюсь где-нибудь в центре Москвы, там, где нет стройки, кранов и всякого дерьма под ногами, и пока он везёт меня на работу, буду досыпать в машине.

С одной стороны нашего дома прошлой осенью сломали пятиэтажку и обнесли деревянным забором с зелёной тканевой сеткой, а на месте прежней заасфальтированной дорожки сбили узкий, вечно утопающий в грязи деревянный настил. Всю зиму там работали краны, но выше забора ничего и не выстроили, а весной кто-то проломил в нём большущую дыру, так что ходить приходилось с риском кувырнуться в яму с трубами и торчащими острыми железяками.

В школу можно было попасть и в обход, но потратив лишние семь минут. С утра — вообще не вариант.

Там-то меня и догнал Липа. Шли по настилу один за другим.

— Привет. Подготовилась к контроше?

— Неа.

— Хочешь опять свалить?

— Хочу. Но не буду. Всё равно идти некуда в такую рань. Дома дед, а от холода я скоро сдохну.

— Лиза говорила, что вы ходили к Наде убираться.

— Да? — я обернулась. — И чего?

— Осторожно! — Липа предупреждающе вскинул руку.

Мы как раз проходили мимо дыры.

— И чего? — повторила я.

— Нет, просто любопытно. Рассказала про дохлого хомяка.

— Что ещё она рассказала?

— Только про хомяка. Печальная история. Жалко его. У меня же тоже хомяк.

Дошли до конца забора и поравнялись. Липа был мелкий, чуть выше меня, глазастый и суетливый.

— А Надю тебе не жалко?

Шумно пыхтя от ходьбы, он задумался.

— Не знаю. Но я рад, что пришёл новый физрук.

— Ты же терпеть её не мог.

— Подумала, что я бы мог её убить? — рассмеялся он.

— Кто знает? Обычно вот такие тихие ботаники, как ты, и оказываются в итоге преступниками.

Закатив глаза, Липа тяжело и протяжно вздохнул.