Сколько раз приходит любовь - Серж Жонкур

Зять не участвует по-настоящему в приготовлениях, его мало интересует индейка, способ ее приготовления, состав фарша, время жарки — все, что ему объясняет теща, как будто это в первый раз. У него немного отсутствующий вид, он часто вынимает из кармана телефон, чтобы посмотреть на дисплей. И ему не по душе, что он здесь главный для выполнения некоторых работ, например когда надо открыть устрицы. Он делает это каждый год, но ему все равно двадцать раз повторяют: «Только не порежь себе пальцы». В общем-то ему наплевать на устриц, но он все же изображает восторг, когда ему сообщают, что вот это глубокие устрицы, изысканные, номер два, а это плоские, белой, — создается иллюзия, что все делается по высшему разряду, это одновременно несносно и трогательно.

С телефоном в руке он выходит во двор перед верандой выкурить сигарету. Она еще не ответила — может быть, находится в зоне, где нет связи. Он незаметно вызывает на экран ее фото, одно из тех, которые они сделали в кафе, в одну из встреч, когда смогли выкроить для себя время, — она смотрит в объектив, изображая поцелуй.

Тесть присоединяется к нему, уверенный, что зять любуется новой верандой, которую выстроили этой осенью. Хорошая работа, к тому же позволяет сэкономить на отоплении: в доме стало теплее на два градуса, экономия в сто литров, если перевести на мазут. Как хорошо людям, которые заняты такими разрешимыми задачами, это вселяет уверенность, думает при этом зять, по сути, можно быть счастливым от очень простых вещей, даже от пустяков. Почему же это не удается ему, почему ему хочется другой жизни и, главное, почему надо разрушить эту жизнь, чтобы идти к другой?

Он прикуривает следующую сигарету от предыдущей, смотрит, как тесть с гордостью демонстрирует ему свой навес, свои ставни, даже покрытые гравием дорожки. Через окно кухни он видит, как мать и дочь хлопочут у плиты, в другой комнате мигает огоньками елка. Все это вызывает у него глубокое раздумье. И тут тесть хлопает его по плечу и говорит, что сейчас он, зять, что-то увидит, сейчас он покажет самое красивое.

Тесть подводит его к сараю и на ощупь открывает дверь — в темноте ничего не видно. Он просит зятя остаться на улице, просит не входить, ждать. Сам он входит в сарай и оттуда доносятся его почти ребяческие восклицания, в то же время все время доносится: «Стойте там, стойте там, сейчас увидите…» Зять стоит и не двигается — он не ждет ничего грандиозного: наверное, это будет какой-нибудь экзотический ликер, или тушка зайца, припрятанная в морозильнике, ему придется поучаствовать в ее приготовлении, или новый инструмент, подарок, или сигара, которую надо будет выкурить после ужина, или новая газонокосилка, черенок бананового дерева — в общем, какая-нибудь ерунда, банальность, да еще придется приходить от нее в восторг. И тут тесть просто щелкает выключателем, подключает какой-то проводок, нажимает несколько кнопок, и весь сад перед домом вдруг заливается огнями — огни зажигаются поочередно на кустах, на цветочных клумбах, даже на пяти высоких деревьях, стоящих впереди. И все это пространство, только что погруженное в холодную черноту, освещается сотней маленьких разноцветных лампочек — желтых, синих, красных, зеленых, белых, есть даже фиолетовые, — они разгораются, начинают мигать, и через две минуты все сияет, как аэропорт, как город посреди океана; наверху, на крыше дома, около трубы, появляется светящийся Дед Мороз, на яблонях вырисовываются гирлянды в виде елок. И когда тесть выходит из сарая с сияющей, как и его сад, улыбкой, зять испытывает искреннее желание его поблагодарить. В порыве он даже обнимает его за плечи и прижимает к себе, чего никогда раньше не делал.

Тесть застывает на месте, удивленный, что простые гирлянды и рождественские мотивы могли так растрогать его зятя, в то же время ему это приятно. И в этот момент между ними начинает что-то вибрировать, в кармане, через ткань брюк, видна слабая насмешливая подсветка.

Сегодня вечером я иду домой. Не потому что у меня пропало желание уходить — просто желание вернуться оказалось на этот раз сильнее. Ты сказала, что в последнее время я тебе показал, каков я есть, но в результате что же ты увидела в моих похождениях, в моих историях, называй это как хочешь, — ничего. И меня самого ты не видела, нет, все, что ты знала обо мне в эти полгода, это то, что меня часто не было дома, что я возвращался поздно, иногда не возвращался совсем. Значит, ты могла все себе представить — ведь если я не приходил домой ночевать, ты же не думала, что я сплю на улице, а если возвращался в два часа ночи, вряд ли могла предположить, что я провел вечер, сидя на скамейке и мечтая до темноты. Сегодня у тебя был очень удивленный вид, когда я сказал тебе «добрый вечер», впрочем, я сказал это машинально, это у меня вырвалось, как и то, что я поцеловал тебя, кажется, в лоб.

После пятнадцати лет совместной жизни есть вопросы, которые себе больше не задаешь, как и есть вещи, которые происходят сами по себе. Некоторое время мы больше не разговариваем, как будто завершили круг, исчерпали все сюжеты. И было бы нечестно делать какие-то усилия нарочно — мы их и не делали, даже не делали вид. Все проходило мирно, равнодушие — совершенная форма естественности. Когда в семье слова уже больше ничего не значат — это знак, что основное сохранено, молчание это гарантирует, и надо только выполнять свои маленькие обязанности, вести свою партию в том, что надо делать, — каждый свою, каждый в своем углу. Ты видишь, этого пренебрежения мне и недоставало, именно поэтому я и вернулся — к этой лени, к этому естественному состоянию, к которому мы привыкли, к этому абсолютному отсутствию усилий. Одиночество — наша самая крепкая связь, каждый проводит вечер в своем углу, вместе только едим, и то каждый со своим подносом, ты — уткнувшись в книги, я — в телевизор. Нас объединяет только вкус еды, в остальном у каждого своя тарелка. В начале нашей семейной жизни мы ездили на мотоцикле — три часа езды к твоим родителям, пять к моим; проводили так выходные, мчались по дороге, крепко закрыв рты, перед отъездом заправляли полный бак, чтобы не останавливаться, крепко держались друг за друга, но не разговаривали.

И знаешь, если бы сегодня вечером я делал тебе предложение, я бы сказал именно это: больше всего мне не хватало твоей манеры не заботиться обо мне, отстраненности, которая меня окружает, высшего забвения наших тел, которые больше не смотрят друг на друга. Наш дом — это полная картина супружеской пары, утратившей все иллюзии, — здесь чувствуется равнодушие, приятное и безболезненное, как ладан, и я не то что счастлив в этой атмосфере, в любом случае счастье — не цель сама по себе, и его недостаточно, чтобы я остался, просто здесь я такой, какой есть, естественный, без притворства.

Я возвращаюсь читать свои журналы под твои телефонные разговоры, ты разговариваешь в комнате рядом, я даже не прислушиваюсь, в то же время твое присутствие меня успокаивает, просто сама мысль, что ты здесь. Я возвращаюсь, чтобы забыться в твоем присутствии, иногда ты в другой комнате, иногда ты здесь, и эта неопределенность мне подходит. Можно так и жить, что мы и делали до сих пор, впрочем, многие так и живут, строя планы на короткий срок, решая, что делать завтра или что приготовить на ужин, в остальном день пройдет как предыдущий, совершенно также — каждый на своей работе, которая диктует свои правила, рабочие дни проходят без импровизаций, можно лишь улучить подходящий момент, чтобы спуститься вниз и выкурить сигарету. Как хорошо знать, что жизнь имеет смысл и что с ним свыкаешься. Это высшая форма поведения — ничего не бояться, ну разве что небольших огорчений, как у всех. И если ты зеваешь, мне хочется спать.