Я охочусь на убийц - Барри Лига

Конни прищурилась:

— Не хочешь ли ты сказать, что когда находишься в школе, тебе хочется избавиться сразу от всех окружающих?

Нет, это было совсем не то. И Джазу очень хотелось объяснить ей все правильно. Дело не в желании убивать людей. Просто когда их очень уж много, разве не начинает казаться, что они… ну… не являются такими уж единственными и неповторимыми. Если учесть, что в средней городской школе Лобо учится полторы тысячи детей, ну кто заметит, если несколько человек исчезнет? И чем больше людей окружает его, тем больше они теряют свою индивидуальность, становятся какими-то безликими.

Каждый человек имеет значение. Это был трудный урок. Он казался противоположностью всему тому, чему Билли пытался обучить Джаза, пока оставался на свободе. «Вот все эти люди, которых ты тут видишь, — любил повторять Билли, — играли ли они с сыном в мяч, гуляли по парку, сидели в кино или ходили по магазинам, — они все не настоящие. У них нет настоящей жизни. У них нет сердца. Они не имеют никакого значения, они не важны. Имеешь значение только ты сам».

— У многих людей было отвратительное, очень тяжелое детство, — ответила ему тогда Конни. — Некоторые из них даже вырастают точно в такой же обстановке, как и серийный убийца. Но они при этом никогда не становятся убийцами сами. Тут нет никакого пособия и никаких правил, которым если будешь твердо следовать, то обязательно вырастишь из ребенка настоящего преступника.

— Ну, если кто и мог бы написать учебник по воспитанию психопата и убийцы, так это мой папаша, — грустно усмехнулся Джаз.

— Но тебе же не хочется убивать людей, — решительно произнесла Конни, и на этом тема была закрыта. Джаз не видел смысла продолжать этот разговор. Потому что, если говорить честно, он бы начал, наверное, так: «Дело даже не в том, хочу я этого или не хочу. Просто… Я могу. Вернее, мог бы. Ну, как если бы… Допустим, я великий легкоатлет, я знаю, что прекрасно бегаю. Если ты знаешь, что умеешь быстро бегать, ты бы стала бегать? И вот в один прекрасный день, если бы ты где-то застряла и у тебя не оставалось времени, ты бы побежала вперед? Вот что я пытаюсь тебе объяснить…»

Но вместо того чтобы высказать все это вслух, Джаз промолчал, а на следующий день послал Конни дюжину ярко-красных роз и одну редкую голубого цвета в самой середине букета. Правда, эти деньги ему пришлось долго копить, и он не собирался тратить их на пустяки, но в данном случае цветы стали необходимостью. На карточке, приложенной к букету. Джаз написал: «Ты всегда будешь для меня особенной розой». Он сам не знал, мог ли показаться этот поступок романтичным или, скорее, старомодным и банальным (чего он побаивался), но Конни с удовольствием приняла букет, а так как все это должно было сделать ее счастливой, Джаз посчитал этот подарок своей маленькой победой.

Иногда его программирование моделировать человеческие чувства проходило идеально. А иногда он даже убеждал себя, что это вовсе и не программирование.

По понедельникам, между математикой и биологией, у него было целых пять свободных минут. И его расписание как раз совпадало с расписанием Конни, и она тоже пять минут могла посвятить Джазу. Они встретились возле кабинета истории, как это всегда происходило в понедельник. Сегодня она была одета в джинсы и розовую футболку с крупной надписью на груди: «0 % силикона». Джаз быстро подошел к девушке и поцеловал ее в губы.

— Дент! — рявкнул недовольный мистер Комез.

Джаз беспечно обнял Конни за плечи.

— Да перестаньте вы, мистер Комез! — скривился он, произнеся эту фразу с чуть заметным хвастовством. — А вы бы устояли?

Джаз хорошо разбирался в людях, и у него имелись большие подозрения насчет Альберта Комеза. В определенных условиях этот тип явно что-то фантазировал при виде девочек-старшеклассниц. Поэтому Джаз не стал прямо обвинять его в чем-то, но при этом попал в самую точку.

Мистер Комез нервно прокашлялся — этот звук стал сладкой музыкой в ушах Джаза — и смахнул невидимые капельки пота, выступившие над верхней губой.

— Ты смотри, поаккуратней там, ладно? — посоветовал он нечто не совсем понятное и тут же переключил внимание на что-то другое, устремив взгляд в другую сторону.

— Зачем ты с ним так? — пожурила приятеля Конни, когда они отыскали свободное местечко у стены, где можно было спокойно поговорить. — Он вроде мужик неплохой.

«Ну вот, начинается».

— Я просто повел себя честно. Ну а кто бы мог устоять? — Он провел пальцами по ее брейдам,[3]но тут же отдернул руку, вспомнив, как однажды, после такой же вот попытки приласкать ее, Конни вдруг выдала ему то, что потом называла «одиннадцатой заповедью»: не трогай волосы своей чернокожей подруги. Никогда.

Вместо этого он снова поцеловал ее, очень быстро и ловко. Но теперь они находились в безопасном месте, там, где их не мог увидеть ни один зануда-учитель и опять начать бубнить что-то о морали.

Г-м-м… Грубовато. «Каждый человек имеет значение».

В особенности Конни. Конни, у которой были такие мягкие губы, задорная улыбка и почти черные глаза. Конечно, они не могли проникнуть в его душу и все же заставляли его вздрогнуть, когда девушка пристально смотрела на своего друга. Ее волосы, которые хоть и нельзя было трогать, все равно очаровывали и околдовывали Джаза. Черные как смоль, длиной доходившие ей до плеч, свернутые в тугие спирали и пахнущие корицей и какими-то непонятными химикатами, они были заплетены в брейды с бусинками на конце, чуть слышно постукивающими одна о другую при ходьбе. Казалось, Конни усмирила невероятную энергию, завязав ее в свои брейды, и Джаз даже предположить не смел, что случится, если эта энергия когда-нибудь выплеснется наружу. Ее кожа была гладкая на ощупь, цвета…

Ну, какая разница, собственно говоря? Цвета Конни, вот и все. Красивого цвета.

Что касается самого Джаза, то он знал, что красив. И это не имело отношения к его отражению в зеркале, в которое он редко смотрелся. Это становилось понятным по восхищенным взглядам девчонок в школе, по тому, как они привязывались к нему и неотступно следовали за ним, словно спутники, которых он приманивал только одному ему известной силой тяготения. Если внимание можно было бы сравнить с эффектом Доплера, девочки в его присутствии показывали бы явный сдвиг в синюю сторону. А в последний год он даже заметил интерес к себе со стороны более взрослых женщин: учителей, кассирш в магазинах и курьерш, которые доставляли в его дом гуманитарную помощь. Теперь они не просто любовались симпатичным юношей, но и бросали на него оценивающие взгляды. Иногда ему казалось, что он даже слышит, о чем они думают в такие моменты: «Еще не то. Но очень скоро…»

Несмотря на его отвратительное воспитание, несмотря на родство с таким чудовищем, как его отец, женщины продолжали смотреть на него. А может быть, как раз именно из-за этого. Может быть, Хоуви в конце концов оказался прав насчет плохих парней.