Фототерапия - Олег Анатольевич Рудковский

скомкал несостоявшееся письмецо и запихнул его под парту, — мне напрочь не нравилось, что на нем выходило. Тут мне на ум пришла гениальнейшая идея: что если попытаться написать в стихах? Обещает здорово получиться, и неожиданно к тому же. Я изобрел новый чистый лист… и слова полились из меня рекой. Я как с цепи сорвался. За считанные минуты накатал два листа мелкого почерка. Рифмы были не сказать чтобы эпические — довольно незатейливые, — но я уже тогда осознал: во мне просыпается дар.

Я ткнул Альберта в бок локтем. Он ответил мне взглядом, рядом с которым меркло значение слова «пустота», — Эйнштейн был с головой в теме лекции.

— Чего тебе?

— Взгляни. — Я протянул ему листок.

— Что это?

— Прочти. Это письмо.

Эйнштейн понятливо хмыкнул, но очень скоро улыбка перекочевала в самый угол его рта. Он долго читал письмо. Отчасти из-за моего неразборчивого почерка, отчасти из-за того, что, как мне думается, он перечитывал его раз пять.

Потом он поднял голову. Я был готов вновь встретить его ухмылку, но серьезность в его глазах меня шокировала.

— Слушай. У тебя получается. Это, конечно, не произведение искусства, но если поработать… Почему ты раньше не писал?

Я не знал, почему я не писал раньше, — не писал и все. Но с того дня я стал писать. Писал я на лекциях, потому что дома не мог этим заниматься, а мерный голос преподавателя здорово располагал к сочинительству. Однажды, когда стихов набралось уже с общую тетрадь, я пришел к выводу, что дальше так продолжаться не может. Мне и Альберт постоянно твердил, что стоит отправить стихи в какой-нибудь журнал, но я все не решался. Решение пришло в один миг, и по окончанию моей учебы кое-какие из моих сочинений были впервые изданы на страницах мелких журналов.

И вот тогда я подумал: это и есть шанс. Мой шанс. В ту пору я уже не так близко общался с Альбертом, с Леной отношения давно претерпели разрыв, — теперь она подыскала себе какого-то уфимца и, я слышал, выскочила за него замуж. А вы говорите — карьера!

Как раз тогда передо мной и матерью стоял вопрос о размене квартиры. Отец умер, когда я учился в четвертом классе, — рак печени сожрал его живьем. Я хотел собственную жилплощадь, да и мать моя считала, что самостоятельность пойдет мне на пользу. В общем, опуская все подробности и многочисленные препятствия, я в один прекрасный момент оказался в Уфе, без работы, без копейки в кармане, с двумя общими тетрадями собственных стихов.

Уже потом я понял, что моя наивность была еще хуже наивности Лены Озеровой. Первый день я ходил по столице с распяленными глазами: город мне нравился, чувствовалась в нем какая-то добрая энергетика. Я начал с того, что стал обивать пороги редакций со своими тетрадками. Я не отчаивался после первого, после второго и даже после третьего отказа. Но скоро мне пришлось смириться с тем, что никому я не нужен, и что когда-то изданные стихи еще ничего не гарантируют. Не знаю, что бы со мной стало, не наткнись я случайно на этот фотосалон. Обучение операторов производилось в Москве и стоило бешеных денег, поэтому рассчитывать на квалифицированных специалистов Коновалову было нечего. Он тащил ребят с улицы, самолично делая отбор. Я прошел так называемый конкурс и с тех пор забросил свою творческую деятельность. Вместо этого я занялся фотографией. Я нашел, в конце концов, что замена эта достойная.

Глава 14

Я с ужасом и изумлением ловлю себя на том, что все же собираюсь к этой женщине. Как и было условлено, я дождался вечера, когда стрелки часов перевалили за 8.00. Приемлемое время, она должна была прийти с работы и, если в том нуждалась, отдохнуть. Я почему-то не чувствовал уверенности, что она меня с нетерпением ждет — надеяться на это было бы попросту глупо. Хорошо, если она меня вообще вспомнит.

Я вдруг переполошился не на шутку. Что если она меня правда вспомнит, поймет, что меня не было на той вечеринке? Я ведь даже имени ее не знаю. Как мне к ней обращаться, и, если уж на то пошло, — в каком качестве мне предстать перед ней? В роли не до конца удовлетворенного любовника? Подходит, но только это не по мне. Я упоминал уже, что для меня важнее интеллект. А если его у нее вовсе нет?

Я затормозил, приказав себе перестать заниматься самообманом. Я шел к ней, потому что хотел самку, и она была ею. Плевать на интеллект — сегодня вечером я готов уподобиться тем типам с раззявленными ширинками. Я ведь шел к ней не для того, чтобы вести светские беседы. Вот и не стоит размениваться на пустяки — феномен шанса не допускает планерки. Колесо вертится само по себе, я мы всего лишь малые шестеренки. И когда две шестерни оказываются рядом, им ничего не остается делать, кроме как совать выступы в пазы.

Сам не знаю, как мне пришла в голову эта мысль — захватить с собой фотоаппарат. Или это было изначальной целью, а все остальное — средством? Не имею представления. Но все же аккуратно отправляю футляр с Зенитом в пакет, а сверху кладу работающую от батареек вспышку. Неплохую вспышку: может высветить все, даже то, что не надо. Перед уходом оглядываю себя в зеркало и усмехаюсь — момент торжества Марины Кудриковой. Если бы она была рядом, то сразу бы догадалась, куда я намылился. Я постарался придать своей внешности презентабельный вид, натянул новые брюки, тщательно расчесался. Мое отражение в зеркале сообщало, что оно довольно. Я подумал, стоит ли сфотографировать себя в пике сексуального подъема, но нашел эту мысль попросту смешной и откровенно глупой. Я брал фотоаппарат не для этого.

Для чего же? Стараясь не спешить, я наслаждался вечерней прогулкой по городу и продолжал думать о том, что я делаю. Я правда не знал. И для меня этот фотоаппарат был такой же загадкой, как идолы в пустыне Гоби. Колесо шанса. Пускай оно вертится.

Меня посетила мысль, а не купить ли по дороге цветы, но я тут же ее отбросил. Это не тот тип женщин, которым дарят цветы. Презерватив, подвешенный на веревочке, выглядел бы более к месту. Или маленький пушистый котенок — символ игривости и лукавства. Только не было у меня под рукой котенка, не на улице же его подбирать. Хотя преподнести котенка — это