Санаториум (сборник) - Людмила Петрушевская

Сказать что-то бы надо сыну, да нельзя.

Зато дочь от отца не отлипает, ждет его с работы, чтобы объяснил математику, без него ни на шаг. По воскресеньям бегают вдвоем в парке. Ира не участвует, у нее больна мать, и все выходные она там, в маленькой квартирке. Хлопочет, кормит, купает, перестилает, обрабатывает несчастную мать, там уже пролежни. И рано утром забегает, и вечерком.

Затем мать ее уходит, проводили. Честь по чести, все как надо. А Ира под предлогом разобраться все свободное время проводит в маминой квартире, отлынивает от дома. Утром, правда, все приготовит, старушка разогревает по надобности и сама уже моет посуду.

А потом – раз, и Ира собрала вещички так незаметно, два чемодана и сумки, и сказала свекровке, что уходит. И берет с собой дочь.

Куда, что, как?

А друг еще со школы, директор предприятия под Мурманском, ему нужна толковая помощница с образованием, зарплата в три раза выше.

И увезла девочку, а та нашла способ, довольно скоро позвонила разок и плакала в трубку. Один только раз. Потом это дело, видимо, пресекли.

Дома у бывших стало тихо, свекровь как погасла, никаких театров, тяжело таскалась на рынок ближе к вечеру по воскресеньям, когда все отдают по дешевке, а сын был ей не помощник – устроился на другую работу, сбегал из дому, сплошные командировки. Девочка же нашла другой способ – писала письма, с подробным обратным адресом причем. Что школа ей не нравится. Деревня сплошная, они над ней смеются, над тем, как она говорит. Сами говорят на «о».

Через год бывший муж выбил себе командировку в те края, добрался, все сделал по работе, а затем поехал на ночном автобусе, да с пересадкой, по уже известному адресу, и рано утром прибыл в поселок.

А это север, тьма, все закрыто, спросил попутчиков, где можно остановиться, один мужик привел его к себе в спящий дом, в пятиэтажку, но наш путешественник остался в подъезде, не хотел никого обременять, он там перестоял у батареи до восьми и потом пошел к школе, стал ждать у раздевалки, объяснил, что приехал к дочери. Но, видно, пропустил ее, не узнал, за год девочка должна была измениться. Он пошел выяснять к директору, предъявил паспорт, девочка же была на его фамилию. И уже секретарша проводила беднягу в класс. Дочка при его появлении встала как перед учителем и начала плакать, стоя у парты. Потом она кинулась к нему, он заставил ее вернуться за учебниками – то есть вступил в права отцовства, чтобы дочь ничего не забывала. И по морозу, в северной тьме, они вдвоем пошли на работу к маме. Она увидела их двоих плачущих, быстро собралась, отвела их обратно в школу, больше, видно, было некуда податься в поселке, а сама исчезла. Она появилась спустя вечность с двумя чемоданами, двумя сумками и дочкиным рюкзаком, отец тут же все взял на себя, и они быстро пошли куда-то, оказалось к автобусу, и влезли туда последними. Там было только два места, девочка села к отцу на колени и сразу заснула, а ехать было семь часов. Добрались до города уже днем, хотя солнце уже зашло. Сели в автобус, приехали на вокзал точно к отправлению поезда. Проводница не хотела пускать всю семью, билет имелся только у отца, а в кассе вокзала все было продано. Тогда отец забрался в вагон и исчез, вернулся только с начальником поезда, показал ему дочь и жену, и их всех впустили. Отец, видно, заплатил, ему дали сидячее место в общем вагоне. Мать с девочкой устроились на одной полке в плацкартном вагоне, хорошо, что она была нижняя. Спали валетиком. Утром отец пришел к ним и повел в вагон-ресторан завтракать, семья ведь сутки не ела. Перед тем мать всех заставила умыться, на троих было одно казенное полотенчико, но вытереться хватило. То есть уже вступила в силу семейная дисциплина, за которой хозяйка должна следить. Поели чинно и благородно за столиком в вагоне-ресторане, день провели сидя на своей полке, сходили пообедали снова туда же, в царство скатертей и бумажных салфеток. Говорили мало, только с ребенком. Девочка все время сидела у отца на руках, чаще всего она спала. Муж и жена избегали смотреть друг на друга, стеснялись. Когда проехали северные области и началась средняя полоса, отец бегал покупать еду на остановках, и ели уже не в ресторане, а за своим маленьким столиком. Удавалось купить еще теплые пироги с капустой, соленые огурчики, вареную картошку, один раз посчастливилось приобрести рыбный пирог. Все это прекрасно шло под горячий сладкий чай. Девочка трещала «папа-папа-папа», взрослые говорили только по необходимости, не видели друг друга, хотя сидели рядом, тесно, потому что к ним пристраивался еще и человек с верхней полки, спускался вниз, имел право. На третью ночь они приехали на родину, отец нес ребенка и чемодан, мать остальное. Сели в такси, ехали по прекрасным темным улицам родного города, снега еще не было, моросил дождик, горели тусклые фонари. Тихо вошли в квартиру, бабушка спала – видно, опять наглоталась снотворного, в дочкиной комнате все было убрано как вчера, свежее белье на кровати, пижамка сверху и кукла на подушке. Бабушка, как стало понятно, всегда ждала внучку, каждый день. Мыть дремлющую девочку не стали, мама только обтерла ее ножки и попку мокрым горячим полотенцем, быстро переодела в то, что достала из чемодана (прошлогодняя пижамка, лежавшая на кровати, была уже мала), уложила. Дочка сразу заснула с куклой на груди.

Отец с матерью тоже легли.

Что уж там с ними произошло, никто не знает. Через шесть недель жена на всякий случай сделала аборт, а через год родила еще одну девочку.

Никому нельзя подслушивать, что говорит ребенок по телефону, и что ему говорит его прилипала, его друг так называемый, а что они говорят: ужас.

Тем более что это бабушка подслушивает.

Бабушка специально не разрешает дома говорить внуку по мобильному телефону, говори по городскому. Выдает этот мобильный телефончик, самый дешевый, только на отлучку из дому, такая диктатура. А то не буду платить.

Она воспитывала внука практически одна, и воспитывала его в том плане, что так называемое внешнее счастье – это то, от чего она сама всю жизнь гордо отказывалась, она, мелкий профессор мелкого педагогического высшего учебного заведения, кумир будущих учительниц (на день рождения ей звонило их с полсотни).

А все это требовалось юному Марселю сейчас как воздух.

Он вылеживал в своем нечистом логове, в крошках, обглодках, огрызках от яблок, в мокрых пятнах от кока-колы, пялясь в экранчик, и вставал только в уборную или взять кусок из холодильника. И шлепался обратно в серые простыни (бабушка стирала уже кое-как, замачивала в порошке на ночь и потом кипятила, и затем только тащила эту порцию в стиралку, брезговала, ибо Марсель иногда мочился, особенно в результате загулов с другом Альбертом, да и Альберт у них, бывало, ночевал, а уж после него все бы стоило выкинуть, как это делывали староверы с посудой, откуда ел чужак).

Уже и готовить она не старалась, покупала магазинные коробки и кое-как разогревала в микроволновке эти овощные и мясные полуфабрикаты, а Марсель прибегал, цоп котлету или куриный нагетс – и в постель, и давленые следы остаются под боками. И стирай в результате.