Два Виктора и половинка Антуанетты - Виолетта Лосева

Она перестала видеть соперниц в других женщинах… И это пугало…

Она боялась перестать быть женщиной…

Перестать чувствовать себя женщиной…

Чем больше признания и восхищения она получала как актриса, тем меньше она чувствовала, что кто-то ценит в ней главный талант – талант быть женщиной…

Она боялась выглядеть смешной. Хотя комедийные роли ей удавались великолепно.

Актриса, которая одной фразой или ужимкой вызывала грохот смеха всего зала, боялась быть смешной?

Можно ли представить себе что-то более нелепое?

И, тем не менее, это было именно так.

«Нет ничего более жалкого, чем женщина средних лет, которая изо всех сил пытается выглядеть как девочка», – говорила ей пожилая актриса, которая с большими почестями пять лет назад ушла на пенсию.

До последнего дня в театре она гордо и высоко носила свою седую голову и, на правах подруги, учила актрису «слегка за 40» как нужно жить.

– Самое главное для актрисы и для женщины – это умение видеть себя со стороны, – говорила Глафира Николаевна Чарская своей уже далеко не юной коллеге, – Возможно, картинка, которую ты увидишь, тебе не понравится. Но… лучше пусть она не понравится тебе…

– А как же умение посмеяться над собой? – спросила тогда актриса «слегка за 40». Нужно отметить, что и тогда она была актрисой «слегка за 40», как ни странно в этом признаться…

– О-о-о, это самое сложное – увидеть границу, – пояснила Глафира Николаевна Чарская, царственным жестом поправляя седую прядь в своей неизменной прическе, – Одно дело – надеть платье чуть короче, чем положено (да и то, делать это можно при условии, что у тебя идеальные ноги), и совсем другое – завязать два хвостика и надеть рюкзачок с Микки Маусом… Понимаешь разницу?

– Понимаю, – говорила тогда актриса «слегка за 40» глядя на свои идеальные ноги. Ну… по крайне мере, идеальными их считали все поклонники без исключения и костюмеры (с одним исключением, но он был не в счет).

– Да-да, ты правильно мыслишь, – рассыпалась Чарская мелким бисером, – Твои ножки можно будет показывать и через десять лет… Но… сколько ни смейся над собой, невозможно представить мою рожу с двумя хвостиками без сожаления… Понимаешь?

– Понимаю, – Это и в самом деле невозможно было представить.

– А ведь ты знаешь, я могу сыграть кого угодно, несмотря на все прописанные и непрописанные амплуа – от мальчика-подростка до японской гейши. Даже без грима. И мне поверят. Но… Если я буду играть двадцатилетнюю свистушку не на сцене, а в жизни, то… это будет нестерпимо жалкое зрелище… Сколько бы мы ни прикрывали это самоиронией…

И теперь, спустя несколько лет, актриса «слегка за 40» каждый день вспоминала эти слова.

– Я буду играть дочь торговца, – сказала она поклоннику, который остановил машину у ее подъезда и, как обычно, вопросительно посмотрел на ее декольте. Декольте, как и ноги, у нее тоже было близко к идеалу. Так считали все костюмеры и все поклонники, за исключением одного, который сейчас уже тоже был «не в счет».

– Замечательно, – проговорил поклонник, – Очень рад за тебя.

– Почему? – Она любила ставить его в тупик. Но на этот раз ей это не удалось.

– Потому что новая роль, – улыбнулся он, – Потому что дочь…

– Хочешь сказать, что в моем возрасте роль дочери нужно принимать как манну небесную? – она попыталась затеять ссору. Просто было такое настроение…

– Хочу сказать, что рад за тебя. И ничего больше. Не нужно читать между строк больше, чем там есть, дорогая.

«Хочу ли я, чтобы он поцеловал меня прямо здесь, в машине, под фонарем? – спросила себя актриса «слегка за 40». И сама же ответила себе: – Нет, не хочу. А чего хочу? Хочу, чтобы он хотел этого… Кажется, начинается сумасшествие…»

– Все нормально, – отозвалось сумасшествие, – Это совсем не то, что ты подумала. Это более, чем естественно… Ты же хочешь чувствовать себя женщиной? Он это понимает. Цени…

– Ты понимаешь что происходит? – спросила актриса «слегка за 40» своего поклонника.

– Очень, – ответил он. И, несмотря на свои «слегка за 50» наклонился, чтобы поцеловать ее.

Она точно знала, что дома их ждет уютная спальня, теплое одеяло, ароматный чай и хорошее вино – то есть все, что было нужно для вполне романтического вечера. Но она хотела этих поцелуев в машине. Точнее, хотела, чтобы он их хотел. И он знал об этом… И делал все, как она хотела… Несмотря на свои «слегка за 50».

«Может быть, это тоже выглядит жалко? – думала актриса, когда они поднимались по лестнице, держась за руки, – может быть это похоже на рюкзачок с Микки Маусом на дряхлеющей спинке дамы очень и очень «средних» лет?»

– Какая ты красивая, – шептал он, пока она открывала дверь, – Я никогда не видел такой бесконечной красоты.

Если бы актриса «слегка за 40» не знала, что ее поклонник никогда не произносит лишних слов, у нее был бы повод усомниться. А так… Ей пришлось поверить…

«Не так уж долго нам с тобой осталось переживать такие минуты, – думала она в то время как он помогал ей снять шубку, – Не так уж долго…»

– Забавно, – проговорила она.

– Тепло, – исправил он.

«Вот оно… Вот оно – главное, – подумала актриса, – Я уже ничего не хочу, как будто бы… Кроме одного: хочу, чтобы он хотел… А значит… У нас еще есть время… Как все это забавно и тепло…»

«Именно так устроен мир», – рассуждала мысленно Антуанетта, разглядывая свои пострадавшие пятки. Спектакль, в котором она играла греческую богиню, прошел успешно, и, хотя она нечасто задумывалась об устройстве мира, подобные мысли иногда приходили ей в голову.

«Как ни крути, женщина – это всегда половинка. Почувствовать себя женщиной можно только рядом с мужчиной… Королеву играет свита… Греческую богиню играет греческий бог… Женщину играет мужчина. Неважно – на сцене или в жизни… О, стоит сказать это вслух, и на меня набросятся все сторонницы современных самодостаточных женщин… На самом деле, самодостаточной может быть личность, но не женщина…»

«Эк тебя прихватило, – возразила вторая половинка Антуанетты, которую она подарила кому-то, не спрашивая разрешения. – Твои рассуждения – это зависимость».

– А это – не памфлет и не декларация, – произнесла Антуанетта, – это всего лишь мои рассуждения. Тем более, я говорю об этом сама с собой. Не уверена, что стала бы так рассуждать вслух. А уж о том, о чем я говорю с собой, позволь мне самой решать…

– А это не ты доказывала направо и налево, что главное – это независимость? – продолжала издеваться неуемная самодостаточность, взращенная и взлелеянная многолетней работой над собой.

– Во-первых, не нужно говорить про «направо» и «налево», – возразила Антуанетта, – А, во-вторых, это было давно и, практически, не со мной.