Маска Красной смерти. Мистерия в духе Эдгара По - Гарольд Шехтер

Завершив обзор, я занялся множеством текущих мелочей, сопровождающих издание любого литературного журнала. Пришла пора перекусить. Перед визитом к Уайэту я домой не собирался, потому решился посетить ближайшую забегаловку Суини. Объявление в витрине обещало клиенту полный ужин за пятнадцать центов. Цыплячье фрикасе с лапшой меня не разочаровало, и к Уайэту я направился в приподнятом настроении. Обиталище его, согласно визитной карточке, находилось на севере Вашингтон-Сквер-Парка.

Вечер радовал тишиной и подобием прохлады. Жара спала, приближались сумерки. Проходя через уже опустевший парк, я ощутил необыкновенную легкость на душе. Частично, конечно, ее навеивала зелень деревьев, умиротворенность пустынных аллей, едва заметное дыхание свежего ветерка. Правда, место это, учитывая историю, весьма безрадостное. Здесь хоронили жертв ужасной эпидемии желтой лихорадки 1798 года. Но кто сейчас помнит об этом! Нынче Вашингтон-Сквер — приятный фешенебельный район Нью-Йорка. Приятное роение мыслей оформилось в эфемерные, восторженные строки мистера Эмерсона, сложившиеся в его голове как-то вечером в процессе пересечения простого пустыря.

Еще одной причиной легкомысленного настроя послужило предвкушение предстоящего получения изрядной суммы, что облегчит условия существования моего семейства.

Миновав парк, я пересек вымощенную булыжником улицу и задержался перед домом Уайэта. Элегантное кирпичное здание, декорированное по фасаду в новогреческом стиле, уже успевшем выйти из моды. Справа и слева — его братья-близнецы. Мраморное крыльцо ступенями вздымается к утопленному в фасад входу, фланкированному двумя ионическими колоннами, поддерживающими оголенный треугольный фронтончик.

Сумерки набирали силу, высокие окна по обе стороны от входа посылали во тьму мягкие световые улыбки, подбадривали и приглашали внутрь. Тут я удивился, обратив вдруг внимание на то, что окна эти закрыты, в отличие от остальных окон дома и окон соседних домов.

Поднявшись к внушительному порталу, я обхватил рукою увесистую латунную колотушку и возвестил о своем прибытии несколькими уверенными ударами в надраенную до блеска пластину из того же металла, прикрепленную к двери. Стук разнесся далеко по затаившейся во тьме улице, отозвался эхом в притихшем доме, но не вызвал желаемой реакции хозяина или его прислуги. Я повторил попытку — с тем же успехом. Никого. Тьма — и больше ничего.

Озадаченный — и уже изрядно обеспокоенный — таким оборотом обстоятельств, я подумал, что Уайэт, возможно, забыл о своем приглашении. Но нет, вряд ли это возможно. Ведь он всем своим видом подчеркивал важность поставленной передо мною задачи, явно был заинтересован в скорейшем ее решении. И освещенные окна у входа дают понять, что есть в доме живая душа.

Я застыл в недоумении, не зная, что предпринять, как вдруг услышал какой-то приглушенный звук, донесшийся из-за двери. Звук столь слабый, что не было уверенности, слышал ли я его или мне просто почудилось. Я прижался ухом к двери и напряг слух. Прошло несколько секунд, и я снова воспринял какой-то полухрип… полустон, заставивший зашевелиться волосы на затылке.

Звук этот могла исторгнуть из уст человеческих лишь смертная мука, невыносимые страдания!

Я бессознательно ухватился за ручку двери… Тщетно. Дверь заперта изнутри. До окон не добраться. Скорее повинуясь рефлексам, нежели действуя осознанно, я сбежал по лестнице и понесся к углу здания. К конюшням, в хозяйственный дворик, вел узкий проезд, отгороженный не слишком высоким деревянным забором. Я одолел забор и устремился к черному входу. Задняя дверь тоже заперта.

В отчаянии я оглядел задний фасад и увидел, что одно из окон приоткрыто, скользящая рама его приподнята. Окно это, однако, находится на высоте примерно восьми футов. К счастью, природа не обделила меня физическим здоровьем и ловкостью. К тому же в юные годы я вел образ жизни, всячески способствующий развитию силы и сноровки: бегал, прыгал, плавал, вызывая восхищение друзей и знакомых. И моя сидячая редакторская деятельность не успела свести на нет наследие активных юных лет.

Подойдя к стене под открытым окном, я чуть присел и подпрыгнул, воздев руки. Ухватившись за подоконник, я подтянулся и мигом оказался в доме Уайэта.

В первом на моем пути помещении было темно, но впечатление у меня создалось такое, будто это небольшой рабочий кабинет. Сквозь открытую дверь в глубине дома виднелись отблески света. Оттуда же, откуда падал свет, снова донесся до меня ужасный звук, но гораздо более отчетливый. Я рванулся по длинному коридору, устремляясь к освещенной комнате. На пороге меня чуть было не пригвоздил к месту приступ какого-то неосознанного ужаса. Занесенная для очередного шага нога повисла в воздухе. Пришлось напрячься и усилием воли заставить себя продолжить движение.

На мгновение застыв в двери, я зажмурился от яркого света. Снова открыл глаза и увидел перед собою обширную гостиную, почти залу, с прекрасной меблировкой. В центре — монументальное чиппендейловское кресло красного дерева. В кресле сидел… нет, не сидел. Человеческая фигура в кресле вытянула ноги далеко вперед, руки свисали с подлокотников, голова откинута назад и вбок, на спинку.

Сначала, до того, как мое ошеломление перешло в ужас от осознания увиденного, у меня создалось мимолетное впечатление, что передо мною мистер Джо Пентланд, знаменитый клоун из цирковой труппы Барнума, постоянно выступавший в Американском музее в характерном одеянии белого цвета с красными горошинами величиною с изрядное яблоко каждая. Напудренное белое лицо, нарисованная улыбка до ушей, красная шапочка и здоровенные красные перчатки.

В следующую секунду реальность чуть не свалила меня с ног. Мне стоило неимоверных усилий не потерять сознания, не рухнуть на пол. Нет, не Джо Пентланд в красно-белом костюме лежал в кресле. Уильям Уайэт, весь запятнанный собственной алой кровью, умирал на моих глазах. Несчастный не только страдал от нескольких смертельных ранений, но и перенес ужасные, невообразимые пытки.

Как читатель, без сомнения, помнит, я с трудом перенес чтение протокола осмотра тела бедной Розали Эдмондс. Можно вообразить, что я ощутил, столкнувшись с подобным кошмаром наяву. Мозг разрывался, в груди колотилось уже не сердце, а молот. Возможно, организм мой не выдержал бы этого взрыва сознания, но в этот момент с уст умирающего снова сорвался жалкий неясный стон. Живое существо из последних сил цеплялось за еще теплившиеся в нем остатки жизни. И я рванулся вперед, переполненный желанием хоть чем-нибудь помочь, облегчить его страдания.

В том, что Уайэт умирает, не было никаких сомнений. Более того, странным могло показаться, что он еще не умер. С головы несчастного был сдернут скальп; то, что показалось с первого взгляда красным колпачком, представляло собой кровавую мешанину из набухших пульсирующих вен, разрушенных тканей и сочащейся крови. Руки его оказались примотанными к подлокотникам кожаными ремнями. Все пять пальцев правой руки и большой палец левой отрезаны.

Изо рта пузырилась кровавая пена — сначала я подумал, что причиной этому являются повреждения внутренних органов от двух колотых ран в области грудной клетки. Из этих ран тоже обильно струилась кровь, подтверждая предположение, что жить страдальцу оставалось считанные минуты.