Зовите меня Джо - Пол Андерсон

Реймонт шагал по гудящей, словно улей, палубе, где располагались помещения для отдыха. Кое-кто из членов экипажа развешивал по стенам новые самодельные украшения. Конечно, с материалами для рукоделия на корабле было туговато, но умельцы ухитрились смастерить украшения из того, что было под руками, и развешивали цепи, склеенные из алюминиевой фольги, стеклянные шарики, игрушки, сшитые из лоскутков. А другие играли в разные игры, болтали, пили крепкие напитки и угощали остальных, флиртовали, шумели. А из динамика, заглушая болтовню, смех, шум, шелест и треск, лилась мелодия:

И, похоже, она одинаково радовала Ивамото Тетсуо, Гуссейна Садека, Иешу бен-Цви, Мохандаса Чидамбарана, Пхра Такха, Като М’Боту, и Ольгу Собески, и Иоганна Фрайвальда.

Механик, заметив Реймонта, добродушно взревел:

– Guten Tag, meine Liebe Schutzmann![17] Иди-ка приложись к моей бутылочке! – и, подняв бутылку, приветственно помахал ею. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над их головами к переборке был пришпилен листок бумаги, на котором красовалась надпись: «ОМЕЛА»[18].

Реймонт остановился. С Фрайвальдом они были приятели.

– Спасибо, не могу, – поблагодарил он. – Бориса Федорова не видел? Я думал, он тут появится после работы.

– Н-нет, я его не видел. Я тоже думал, он явится – тут у нас видишь как весело. А он вроде в последнее время вообще как-то повеселел, вот только почему – в толк не возьму. А на что он тебе сдался?

– По делу.

– По делу… Вечно ты в делах, – проворчал Фрайвальд. – Надо же и отдохнуть когда-то. Что до меня, то я отдыхаю на все сто! – воскликнул Фрайвальд и прижал к себе Хименес. Она прильнула к нему. – А ты ему не звонил в каюту?

– Звонил, конечно. Не отвечает. – Реймонт шагнул прочь, но обернулся и сказал: – Схожу к нему, а потом, может, и вернусь хлебнуть твоего шнапса.

Он пошел дальше по палубе и, когда спускался по лестнице на офицерскую палубу, все еще слышал мелодию и слова: «Iesu, tibi sit gloria»[19]. В коридоре было пусто. Реймонт подошел к двери каюты Федорова и нажал кнопку звонка.

Инженер тут же открыл дверь. На нем была облегающая пижама. На столике красовалась бутылка французского вина, два бокала и блюдо с сандвичами по-датски. Он был явно не на шутку удивлен. Растерянно отступил на шаг внутрь каюты.

– Что… – пробормотал он по-русски. – Ты?

– Можно с тобой поговорить?

– Гм-м-м, – протянул Федоров. – Я жду гостью.

Реймонт усмехнулся:

– Дело понятное. Не волнуйся, я долго не задержусь. Но дело срочное.

Федоров поморщился.

– Такое срочное? Нельзя подождать, когда я заступлю на вахту?

– Видишь ли, поговорить надо с глазу на глаз, – объяснил Реймонт. – И капитан Теландер так считает. Этот момент не был учтен в программе, – продолжал Реймонт, пройдя в каюту мимо Федорова. – По программе мы должны были перейти к режиму большого ускорения седьмого января. Тебе лучше известно, что на подготовительные работы твоим ребятам понадобятся два-три дня, да и всем остальным тоже достанется. Ну, словом, как-то уж получилось, что те, кто составлял программу полета, выпустили из виду, что шестое января – число особое для жителей некоторых западноевропейских стран. Двенадцатая Ночь, Канун праздника Трех Святых Королей – называй как хочешь, но все равно это последние дни в цепи новогодних праздников. В прошлом году про шестое нечаянно позабыли, а вот в этом году я слыхал разговоры о том, что было бы славно встретить праздник как положено – с танцами и чем-то наподобие древних ритуалов. И как было бы здорово, если бы все получилось! Подумай, ведь от настроения людей так много зависит, и было бы просто кощунством отказать экипажу в желании повеселиться. Словом, мы со шкипером хотели бы, чтобы ты подумал о возможности отложить переход к высокому ускорению на несколько дней.

– Ладно, ладно, я подумаю, – торопливо пообещал Федоров и стал теснить Реймонта к распахнутой двери. – Завтра поговорим…

Но он опоздал. На пороге стояла Ингрид Линдгрен. Она была в форме – видимо, спустилась сюда сразу после окончания вахты на капитанском мостике.

– Yud![20] – вырвалось у нее.

Она застыла на месте.

– О, Линдгрен! – попытался изобразить удивление Федоров. – Какими судьбами?

Реймонт чуть не задохнулся. Лицо его окаменело. Он, как и Линдгрен, стоял не двигаясь, только так крепко сжал кулаки, что ногти впились в ладони и костяшки пальцев побелели.

А из динамика полилась мелодия нового рождественского гимна.

Линдгрен лихорадочно переводила взгляд с Реймонта на Федорова. Она жутко побледнела. Вдруг она резко выпрямилась, запрокинула голову и сказала:

– Нет, Борис. Не будем лгать.

– Верно, не стоит, – холодно согласился Реймонт.

Федоров развернулся к нему.

– Да! – крикнул он. – Хорошо! Я скажу! Да, мы были вместе несколько раз. Она тебе не жена!

– Я этого и не утверждал, – возразил Реймонт, не сводя глаз с Линдгрен. Но я собирался сделать ей предложение, когда мы доберемся до цели.

– Карл… – прошептала Линдгрен. – Я люблю тебя.

– Я понимаю, один партнер может прискучить, – словно не расслышав ее признания, продолжал Реймонт ледяным тоном. – Тебе захотелось развлечься. Твое право. Только я думал, ты все-таки выше того, чтобы делать это тайком.

– Оставь ее в покое! – крикнул Федоров и бросился к Реймонту.

Констебль уклонился от удара и выставил руку. Инженер отлетел, в ярости глотая воздух, опустился на край кровати и принялся потирать ушибленную руку.

– Перелома нет, – успокоил его Реймонт. – Но если ты тронешься с места, пока я здесь, я тебе его обеспечу. Только, – добавил он, словно извиняясь, – не считай это ударом по своему мужскому достоинству. Я просто-напросто, в отличие от тебя, специалист по рукопашному бою, вот и все. Мы же цивилизованные люди, так давай ими и останемся. Тем более что драться незачем. Она, насколько я понимаю, твоя.

– Карл…

Линдгрен робко шагнула к Реймонту. По ее щекам текли слезы.