Зовите меня Джо - Пол Андерсон

Федоров, совмещавший также и должность главного связиста, возился с детекторами и усилителями. Он усиливал сигналы, посылаемые кораблем в сторону Солнца в надежде, что они помогут ему более точно определить будущее местоположение корабля. Несмотря на то что он понимал, что пройдет несколько дней, пока придет ответ, он не отчаивался. И бывал вознагражден. Но когда «Леонора Кристин» вошла в глубокий космос, качество приема стало хуже, длительность – короче, а промежутки между сеансами связи – длиннее.

Ингрид Линдгрен нажала кнопку звонка. Звукоизоляция кают была настолько совершенна, что стучать в дверь было бесполезно. Ответа не последовало. Она еще раз позвонила, и снова никто не ответил. Линдгрен растерялась; постояла, переминаясь с ноги на ногу, и в конце концов нерешительно нажала ручку. Дверь была не заперта. Ингрид толкнула дверь и, не заглядывая в каюту, негромко позвала:

– Борис! Ты дома? Все в порядке?

Ингрид услышала скрип, шорох и звук шагов. Федоров распахнул дверь.

– О! – воскликнул он. – Добрый день.

Ингрид смотрела на него. Федоров был грузным мужчиной среднего роста, лицо у него было широкое, скуластое, каштановые волосы на висках тронула седина – а ведь ему было всего сорок два. Он явно несколько дней не брился и одет был в комбинезон, напяленный, видимо, второпях.

– Можно войти? – спросила Ингрид.

– Пожалуйста, – сказал Федоров, впустил Линдгрен и закрыл за ней дверь. Половина каюты была отделена ширмой, на второй половине обитал руководитель биосистемщиков Перейра. Кровать была не прибрана. На столике стояла бутылка водки.

– Прошу прощения за беспорядок, – извинился Федоров. – Выпить хочешь? Стаканов нет, но можно из горлышка… Все здоровы. – Федоров хмыкнул, нет, скорее крякнул. – Откуда тут микробам взяться?

Линдгрен присела на краешек кровати.

– Нет, спасибо, – отказалась она. – Я при исполнении.

– Да и я вроде бы тоже. Только… – Федоров, ссутулившись, встал около Линдгрен. – В общем, я позвонил на мостик и сказал, что неважно себя чувствую и мне лучше передохнуть.

– Может, тебе стоит показаться доктору Латвале?

– Зачем? Физически я в полном порядке. – Федоров помолчал и сделал вывод: – Ты пришла меня проведать.

– Это моя обязанность. Твоя личная жизнь – это твоя личная жизнь. Но ты один из самых важных сотрудников на корабле.

Федоров улыбнулся. Улыбка получилась такая же вымученная, как и смешок, который он выдавил из себя чуть раньше.

– Не волнуйся, – сказал он. – С головкой у меня тоже все в норме.

Он потянулся за бутылкой, но отдернул руку.

– Знаешь, это даже не ступор, нет. Просто что-то вроде… как это у американцев называется… кайф, вот как.

– Кайфовать лучше в компании, – объявила Линдгрен и, немного помолчав, добавила: – Пожалуй, я все-таки выпью немного.

Федоров подал ей бутылку и уселся рядом на кровать. Ингрид приняла бутылку и проговорила:

– Skal.

Сделав маленький глоток, она передала бутылку Федорову, тот пробормотал по-русски:

– Твое здоровье, – и выпил.

Некоторое время они сидели молча, потом Федоров поерзал и сказал:

– Ладно. Тебе-то нужно об этом узнать. Вообще-то я бы никому не сказал, особенно… женщине. Но про тебя я кое-что знаю, Ингрид… Ингрид, дочь Гуннара, так?

– Точно, Борис Ильич.

Он внимательно посмотрел на нее и улыбнулся более искренно.

Ингрид сидела удобно, ей было уютно, и вся ее фигурка, казалось, излучала тепло и доброту.

– Я верю… – запнулся Федоров. – То есть надеюсь, что ты все поймешь и никому не станешь рассказывать о том, что я тебе скажу.

– Обещаю молчать. Если речь о понимании, то я попробую понять.

Ингрид переплела пальцы, оперлась локтями о колени.

– Дело сугубо личное, понимаешь? – сказал Федоров тихо, запинаясь. – Ничего такого страшного. Скоро пройдет. Просто… последняя передача… меня расстроила.

– Музыка?

– Да. Музыка. Уровень помех был такой, что телевизионные приемники не приняли передачу, да и звук был не лучше. Это последняя передача, Ингрид, дочь Гуннара, и больше передач не будет, пока мы не доберемся до цели и не станем принимать информацию, устаревшую на сто лет. В эти последние минуты, когда звук то исчезал, то снова появлялся, прорываясь сквозь треск и шипение помех, и в конце концов музыка смолкла – я понял, что больше ничего не будет.

Федоров замолчал. Ингрид ждала.

Он встряхнулся.

– А передавали русскую колыбельную, – печально проговорил Федоров. – Мне ее мама пела.

Ингрид положила руку на плечо Федорова и легонько погладила.

– Только не думай, что я занимаюсь тем, что сижу и себя жалею, – торопливо проговорил Федоров. – Это пройдет. Просто вспомнились те, кого я уже никогда не увижу.

– Наверное, я тебя понимаю, – пробормотала Ингрид.

Для Федорова это был второй межзвездный полет. Раньше он летал на дельту Павонис. Данные, полученные автоматическими станциями, говорили о том, что эта планета может быть похожа на Землю, и экспедиция отправилась туда, обуреваемая высокими помыслами. Реальность же оказалась настолько кошмарной, что оставшиеся в живых члены экспедиции проявили истинный героизм, задержавшись там и осуществив исследования в течение минимума времени. К моменту возвращения на Землю для астронавтов прошло двенадцать лет, а на Земле за это время минуло сорок три.

– Сомневаюсь, что поймешь. – Федоров покачал головой и развернулся к Ингрид. – Да, мы понимали, что за период нашего отсутствия умрут наши близкие. Мы понимали, что многое изменится. Понимаешь, поначалу я даже радовался, что узнаю кое-что в своем родном городе: лунные дорожки на глади воды каналов и рек, купола и башни Казанского собора, Александра и Буцефала на мосту в начале Невского проспекта, сокровища Эрмитажа… – Федоров отвернулся и устало покачал головой. – Но сама жизнь… Она стала совсем другой. Встретиться с ней было все равно что встретиться с любимой и узнать, что она стала шлюхой. – Федоров брезгливо осклабился. – Вот именно! Я работал в космосе пять лет как проклятый – исследования, разработки, – все ради усовершенствования двигателя Буссарда, как ты, надеюсь, помнишь. Ну и ради того, чтобы добиться назначения на эту должность. На Третьей бете можно все начать сначала. – Федоров замолчал, а потом проговорил еле слышно: – И тут вдруг мамина песенка… В последний раз…

Он поднес к губам бутылку.

Ингрид молчала минуты две, потом сказала:

– Пожалуй, Борис, теперь я немного понимаю, почему это на тебя так подействовало. Я ведь занималась социоисторией. Когда ты был мальчишкой, люди были… как бы это поточнее выразиться… ну, менее расслаблены, что ли. В большинстве стран они залечивали раны, нанесенные войной, занимались контролем над рождаемостью и порядком в общественной жизни. Теперь деятельность людей переключилась на совершенно иные проблемы, на осуществление проектов, захватывающих воображение, – как на Земле, так и в космосе. Такое впечатление, что нет ничего невозможного. А в основе устремлений человечества лежит готовность к тяжкому труду, патриотизм, преданность делу. Наверное, у тебя всегда было два божества, которым ты преклонялся всей душой, – Отец-Техника и Мать-Россия. – Ингрид накрыла руку Федорова своей ладонью. – Ты вернулся, – сказала она, – а никто не обрадовался. – Он кивнул и прикусил губу. – Потому ты презираешь современных женщин? – спросила она.