Лесная легенда - Александр Бушков

И вот что я любопытное подметил: практически ни один из мужиков не проезжал или проходил мимо, чтобы украдкой не «кинуть косяка» на один из наших двух «студебеккеров», один и тот же. Чем уж он им так приглянулся, именно этот, я никак не мог взять в толк — грузовик как грузовик. Отличавшийся от второго разве что номером. А вот наш «виллис» их не интересовал нисколечко.

Потом-то я понял, что к чему, — когда часа через четыре вернулись Сидорчук с Томшиком. Наверняка, как и было велено, держались золотой середины, но еще издали было слышно, как Томшик наяривает на аккордеоне и поет одну из своих любимых:

В первый день сентябрьский

проклятого года

враг напал на Польшу

с высокого неба…

Сидорчук ему подтягивал и довольно складно. Польский он знал неплохо, как и я. Так уж сложилась жизнь. Оба мы до войны были пограничниками, разница только в том, что я на свою заставу попал поздней осенью тридцать девятого, через несколько месяцев после выпуска из училища, когда после известных событий стали всерьез обустраивать новую границу с немецким куском бывшей Польши. А Сидорчук в пограничники попал в тридцатом, сразу после призыва, именно что на польскую границу — естественно, еще старую. Служили мы в разных округах, но так вышло, что оба занимались, как бы это выразиться, деликатными делами, для которых хорошее знание языка сопредельной стороны просто необходимо…

Выйдя на большую дорогу, наши орелики играть и петь перестали — и вскоре объявились перед отцами-командирами, то бишь передо мной с Ружицким. Веселенькие оба, в самом бодром расположении духа: в самом деле, как уже говорилось, в нашей службе не часто выпадает хорошо посидеть в корчме по прямому приказу командира, да вдобавок за казенный счет. Редко на войне такая лафа случается…

«Золотая середина» — понятие растяжимое. Не могли же мы с Ружицким, учитывая специфику данного им задания, отдать приказ вроде: «Каждому — по две кружки, по две стопки, и больше — ни-ни!» Поди тут угадай, на которой кружке или стопке подвернется интересный собеседник…

Однако стояли они ровно, не шатались, языки у них не заплетались, так что, сразу видно, оба вполне годились для немедленного и обстоятельного рапорта.

Ну, они и доложились подробно. Никакой такой особо ценной, интересной информации они не добыли, но на нее с самого начала никто и не рассчитывал — откуда ей здесь взяться? Зато отлично выполнили главную задачу — врасти в местное, так сказать, общество.

В первой корчме они выцедили по кружечке пивка, но никого подходящего не высмотрели. Перебрались во вторую, и там-то на них очень быстро сам, можно сказать, выпрыгнул нужный элемент. Вежливо попросив разрешения составить компанию панам унтерам, подсел разбитной мужичок лет сорока, кое-чем от большинства местных отличавшийся. Пиджак не из домотканины, как у многих, а фабричного пошива, но главное — на голове армейская конфедератка, «старорежимная», с орлом в короне, а на груди медаль. Наши, люди и в этих делах кое-что понимавшие, вмиг опознали юбилейную бронзовую медаль в честь десятилетия польской независимости.

Не пришлось тратить никаких трудов, чтобы его разговорить, — сам болтал за троих. Звали его Богусь, а фамилию я давно запамятовал, в конце концов, это неважно. Оказалось, он в конце двадцатых служил в уланах, лычек не приобрел, но медальки сподобился, видимо, и в самом деле был на хорошем счету у начальства. Не напрямую, но намеками дал понять, что в некоторых отношениях совсем не тот человек, что большинство здешних космачей, дальше повята отроду не бывавших: повидал большой мир, большие города, даже в Варшаве и Кракове бывал, одним словом, как пыжился персонаж одной комедии, «я вам не что-либо где, а где-либо как». Болтали они так, болтали (в основном слушая Богуся, подробно живописавшего и здешнюю жизнь, и военные времена, с ходу высыпавшего кучу местных сплетен) — а потом Богусь с явным намеком подмигнул кому-то за соседним столом (наши усекли, но притворились, будто не заметили).

И это явно был сигнал — потому что к ним, вежливо спросив позволения, подсели еще двое местных. Сразу видно, совсем другие человеческие типажи — классические местные, из тех, что дальше повята не бывали. Не болтали, говорили степенно. И очень быстро свели разговор к одной теме, задав кучу вопросов. А интересовало их, самое забавное, одно: скоро ли здесь во всей полноте утвердится новая власть?

Наши поначалу чуточку удивились такому интересу к большой политике, но быстро разобрались, что к чему — мужички, изощряясь в нехитрой крестьянской дипломатии, якобы случайно стали сводить разговор к одной-единственной детали: как и скоро новая власть собирается здесь вводить лесную охрану, и не знают ли Панове унтера, как оно будет выглядеть?

Наши сказали, что они, увы, в такие вопросы не посвящены, их дело военное — ать-два, левой-правой… Посмеялись про себя: ну конечно, самый животрепещущий вопрос для матерых здешних браконьеров, а эта парочка, несомненно, была из таких, тут и гадать нечего.

Но потом, когда еще посидели, еще выпили, еще поболтали, оказалось, что есть вопрос еще более животрепещущий…

Тут-то и выяснилось, отчего практически каждый прохожий-проезжий косил украдкой на один из наших «студебеккеров». Следовало бы самому догадаться. Тент был убран, и любому видно, что к кузове, помимо прочего, стояли четыре железных бочонка керосина, трофейного, немецкого. Ну да, конечно. Что у нас, что у поляков при оккупации самым ценным товаром были соль и керосин. Между нами, порой, когда случалось вербовать источники из местных — ну бывало, что уж там — частенько их, как на живца, подцепляли именно что на соль и керосин.

Так что наши нисколечко не удивились, когда вскоре разговор плавненько так съехал на этот именно предмет. Не особо и тонкими намеками интересовались, не помогут ли Панове унтера раздобыть керосинчику, конечно, не оставшись при этом и накладе. И о соли зашел разговор — на здешних базарах, я сам видел, ее продавали чайными ложечками, а вот для военных, мужички прекрасно понимали (особенно старый вояка Богусь), соли при кухне всегда хватает, и никто над ней особо не трясется.

Наши пообещали продумать толком, как все это провернуть незаметно для офицеров, — а детали, сказали они, в следующий раз обсудят. Местные повеселели. Когда «Панове унтера» об этом рассказывали, я уже знал, что разрешу цинично пустить на сторону немного казенного имущества — для наших керосиновых ламп и одного бочонка хватило бы выше крыши, к тому же у нас были еще аккумуляторные фонари образца шахтерских. Керосин нам выдали с большим запасом именно что ради, казенно выражаясь, «установления доверительных связей с местным населением». И соли у нас хватало. Так что торговлю следовало санкционировать без проволочек. Я еще ухмыльнулся про себя: пусть убедятся, что «эти красные» на жизнь смотрят практично, и унтера у них потихоньку сбывают на сторону казенное имущество, как нормальные люди. К таким доверия больше, а нам тут, если немцы и дальше будут тянуть, здесь еще жить да жить…

Оба, изложив все подробно, замолчали, видно было, что больше им рассказывать нечего. Томшик, правда, поерзав, сказал: