Столетняя война - Жан Фавье

Из этого понятно их разочарование, когда они узнали, что англо-бургундская власть участвует в деле, ненавистном для обитателей пространства между Сеной и горой Святой Женевьевы, — создании новых университетов. Ни Бедфорд, ни Филипп Добрый не ставили целью подорвать позиции парижан, но отныне для государя считалось честью основать собственный университет, ради авторитета его государства и формирования своих административных кадров. Кстати, тот и другой не совсем доверяли Парижу, где следовавшие друг за другом «арманьякские» заговоры всегда позволяли ждать сюрприза. Было разумным принять меры, чтобы в случае необходимости обойтись без Парижа.

В 1422 г. Филипп Добрый добился от Мартина V разрешения создать университет в Доле. Герцог Иоанн V Брабантский в 1425 г. последовал его примеру в отношении Лувена. Известно, какие виды были у герцога Бургундского на Брабант.

Не захотел отставать и Карл VII, которому незачем было щадить друзей Пьера Кошона и Тома де Курселя. В 1431 г. создали университет в Пуатье: это было полноценное учреждение, с пятью факультетами, которое очень быстро заполнилось выжившими представителями парижской партии «мира», после исхода 1418 г. поселившимися по преимуществу в Пуатье. Двенадцать из четырнадцати экзаменаторов Жанны д'Арк в 1429 г. раньше были парижскими магистрами. Создав в Пуатье университет, Карл VII всего-навсего вернул их на кафедру, но тем самым создал упорных конкурентов Парижу. Еще тяжелей этот удар сделала Иоланда, добившись через несколько месяцев, чтобы университет в Анже, прежде специализировавшийся только на правоведении, в свою очередь мог давать образование в полном диапазоне.

Парижане были задеты за живое. Но Пуатье и Анже находились в стране противника. Это не вызвало удивления. Что касается Доля и Лувена, это были имперские города. Тут протестовать было трудно.

Вдруг те же магистры обнаружили, что одурачены. В январе 1432 г. указом Генриха VI университет создали в Кане, и было признано, что этим преследуются политические цели. Мало того, что Кан забирал у Парижа добрую часть клиентуры, но само рождение Канского университета означало, что власти не верят в будущее ланкастерского Парижа. Восемь лет борьбы и возражений после первых намеков на создание этого университета в 1424 г. не помогли. Парижские магистры писали регенту, папе, Базельскому собору. Они добились, чтобы на Совете в дело вмешался сам Филипп Добрый, подняв, впрочем, вопрос на уровень более общего конфликта интересов. Парижане боялись или делали вид, что боятся:

Рассеяния нашего образования, что приведет к сокращению населения сего доброго города.

Если знаешь, что с 1418 г. население столицы непрестанно уменьшалось из-за изгнаний, гриппа и оспы, если заметишь, что уже в 1425 г. две трети домов на мосту Нотр-Дам — 43 из 65 — стояли пустыми, а за десять лет, с 1422 по 1432 гг., большинство парижских домов потеряло 90 % своих доходов от сдачи жилья, становится понятно, что тревоги магистров были непритворными. Конечно, они были обижены, но они вполне обоснованно боялись краха.

Они в полном составе выразили протест парламенту. Купеческий прево Юг Рапиу поддержал их заявление. Они даже предложили то, что всегда отвергали: расширить у себя юридическое образование, добавив гражданское право, в котором Париж зависел от Орлеана. Все это ничего не дало.

Старинный Парижский университет утрачивал еще толику своего универсализма. Он терял и свой состав. Бургундцы и жители Франш-Конте уже исчезли, но Нормандия давала теперь добрую треть кадров: о последствиях победы Кана можно было догадаться. Впрочем, не стала бы благом она и для всех нормандцев: Руан и Верхняя Нормандия собирались и дальше пополнять ряды «нормандской нации» Парижского университета. Но Бедфорд только что потерял в Париже поддержку единственной корпорации, которая скомпрометировала себя ради него.

Аррасский договор

Для герцога Бургундского выбор был сделан. Он ни в чем не попытался помешать миропомазанию Карла VII и не почтил своим присутствием помазание Генриха VI. Перемирия, заключавшиеся одно за другим уже пять лет, не становились миром, но в конечном счете французы и бургундцы редко сражались друг против друга. И уже на следующий день после реймсской коронации в Аррасе встретились полномочные представители Карла VII и Филиппа Доброго. Весной 1432 г. переговоры возобновились. Они уже не будут прерваны.

Герцог Филипп не забыл ни убийства своего отца, ни собственных обязательств по договору в Труа. Но союз с англичанами отныне оказался ненужным, и теперь Бургундское государство подстерегали другие опасности. Связанный с Карлом VII узами дружбы, император Сигизмунд выражал намерение сдерживать бургундскую экспансию в направлении Рейна. Фландрия была недовольна экономическими последствиями войны, лишавшей Брюгге доброй части его европейского рынка. Коль скоро развитие английской суконной промышленности побуждало континентальных ткачей заменять английскую шерсть на шерсть кастильских мериносов, богатство фламандских городов все меньше зависело от связей с Англией и все больше — от континентальной сети распространения товаров крупной морской торговли. На юге был нужен мир с Францией. На севере — взаимопонимание с императором. А последний был союзником французского короля.

Добавим, что отряды Карла находились теперь на севере Иль-де-Франса, то есть на территориях, соседствующих с бургундскими владениями — Артуа и Пикардией, где царила неуверенность и множились набеги «арманьяков». С этой стороны все мечтали о франко-бургундском мире.

Тем не менее Карл VII не был готов к авантюрам. С тем терпением, в котором достаточно выражалась его привычная нерешительность, но все ясней проявлялась и уверенность, он воссоздавал единство своего королевства. Во Вьенне весной 1434 г. он собрал двор ради политических целей, выходивших за рамки простого утверждения его права на титул дофина Вьеннского. Там среди вельмож вновь появился коннетабль де Ришмон в сопровождении своего протеже Карла Анжуйского. Туда прибыли посланцы Базельского собора, кардинал Луи Алеман — кардинал Арльский, как его называли, — и кардинал Юг де Лузиньян, более известный под именем кардинала Кипрского, потому что он был из рода Лузиньянов, царствовавшего на Кипре с конца XII в. Там король на несколько дней вновь встретил даже человека, который пользовался его доверием в тяжелые дни, бывшего предводителя банды арманьяков времен Монтеро и рождения Буржского королевства — Танги дю Шателя.

О чем говорили во Вьенне? По видимости — о возобновлении враждебных действий против Бургундии. В реальности — о том, насколько они уместны. Вести об этом переговоры еще не следовало. К ним готовились.

То же самое было, когда в Туре 12 августа 1434 г. открылась ассамблея Штатов Лангедойля. Война возобновлялась на всех фронтах. О переговорах, как если бы король был побежден, не было и речи. Привлечь прелатов, баронов и добрые города означало не только получить возможность для финансирования войны. Это означало продемонстрировать единство того, что раньше было Буржским королевством, а теперь, даже если король проживал в Шиноне или в Пуатье, вновь становилось Французским королевством.

Решающие переговоры открылись в Невере в январе 1435 г. Там был Филипп Добрый. Карл VII прислал герцога Бурбонского, архиепископа-канцлера Реньо Шартрского, коннетабля де Ришмона, маршала де Лафайета и нескольких из своих лучших юристов. Герцог Бургундский вновь встретил здесь свою сестру Агнесу, герцогиню Бурбонскую, которую не видел много лет. Такая встреча после разлуки упростила задачу дипломатов. Враги весело пировали, немало пили, поднимали тосты за мир. Наблюдатели отмечали, что весьма безумен тот, кто позволяет убить себя ради этих людей.