Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Киевляне не узнавали собственного города. Весной 1919-го большевики переименовали Фундуклеевскую в улицу Ленина, Александровская стала улицей Октябрьской революции. Среди белых, красных, синих, желтых, ярких, «как пасхальные яйца», домов «нелепыми серыми пятнами» торчали гипсовые памятники Марксу, Ленину, Троцкому, Карлу Либкнехту, Розе Люксембург и даже Фердинанду Лассалю[1484].

Забежим на несколько месяцев вперед. 30 августа 1919 года украинские войска снова вступили в западные пригороды Киева, а с востока уже подходили белогвардейцы – отряд генерала Бредова. Добровольческая конница заняла мосты через Днепр. Красные бежали. Украинцы (петлюровцы и галичане) разоружили киевскую милицию, русских и украинцев отпустили, евреев (человек сорок) тут же расстреляли. А тем временем сами киевляне ловили и убивали… молодых рыжих женщин. Это не легенда, охоту за рыжими женщинами наблюдала Надежда Мандельштам из своего окна, выходившего на здание городской думы. Они вместе с Осипом Эмильевичем видели своими глазами, как разъяренные жители «уничтожили несколько женщин»[1485].

Дело в том, что в Киеве еще весной–летом 1919 года в разгар красного террора появился слух, будто бы в ЧК особенно зверствует некая рыжеволосая еврейка по имени Роза. Некоторые называли даже ее фамилию – Роза Шварц. Иногда уточняли и ее прежнюю профессию: проститутка. А раз проститутка, значит и нимфоманка. Про садистские наклонности этой Розы толки ходили самые невероятные. Сластолюбивая. Фантастически жестокая. Красная фурия… Рассказы о зверствах «кровавой Розы» казались такими достоверными, что им поверила та же Н.Я.Мандельштам.

В Одессе рассказывали похожую историю про девушку-палача по имени Дора Любарская, или Дора Евлинская, или Вера Гребеннюкова. И она тоже была совсем молоденькой (двадцать лет), и тоже проституткой. Показывали даже ее фотографию. На ней этой «двадцатилетней» Вере-Доре лет сорок, а то и все пятьдесят. Эта история попала на страницы классической работы С.П.Мельгунова[1486]. Он называет женщину Верой Гребеннюковой, а в скобках добавляет «Дора».

О более чем сомнительной Вере-Доре судить не берусь, но у «кровавой Розы» и в самом деле был свой прототип. А возможно, даже два прототипа. Правда, в Киевской губчека никакой Розы не было. Зато некая Роза действительно работала следователем ЧК в Полтаве. Там эту Розу видел и описал Владимир Галактионович Короленко. У Короленко безупречная репутация. Его авторитет был лучше любой охранной грамоты. Ни большевики, ни белые Короленко и трогать не смели. Так что его свидетельству вне всякого сомнения можно доверять.

Итак, по словам Короленко, эта Роза была вовсе не проституткой, а бывшей швеёй. Фамилии Короленко не знал, все называли ее просто «товарищ Роза»: «Это была молодая девушка, еврейка. Широкое лицо, вьющиеся черные волосы, недурна собой, только не совсем приятное выражение губ. На поясе у нее револьвер в кобуре…»[1487]

Достоверных сведений о патологической жестокости полтавской Розы нет, но дровишек в костер антисемитизма эта девушка невольно подбросила. Вот сидит эта девица в своем кабинете, а к ней приходят женщины. Бойкие украинские крестьянки, гордые русские дворянки. В числе прочих даже госпожа Дейтрих, жена бывшего сенатора и члена Государственного совета, вице-губернатора Великого княжества Финляндского. Просит того же, что и другие: дайте свидание с арестованным мужем! И товарищ Роза думает, отказать или нет. Казнить или миловать мужей просительниц, решает тоже она. И русские дворянки, и украинские крестьянки смотрят на эту «жидовку» и делают свои выводы.

Многие евреи, поступившие тогда на службу в ЧК или другие советские учреждения, никак не были готовы к своей новой работе. «Не трудно представить, как проводили следствие и творили расправу вчерашние портные или наборщики, имевшие за плечами четыре класса образования»[1488], – пишет о евреях в ЧК современный историк Олег Будницкий. Молодая еврейка, в жизни никогда не служившая в полиции или в судебном ведомстве, не знала других методов допроса, кроме угроз. Как же не запугивать обвиняемых, «если они не признаю́тся?» – «в простоте сердечной»[1489] спрашивала товарищ Роза.

Там же, в Полтаве, в местном жилотделе «какой-то «товарищ»[1490] требовал у хозяина квартиры выделить комнату «для одной коммунистки». Этой «коммунисткой» оказалась «еврейка совершенно ветхозаветного вида, даже в парике». Очевидно, один из «товарищей» просто решил пристроить старенькую маму или другую родственницу. К практике «уплотнения» еще не привыкли, пускать чужого человека в дом не хочется:

«– Ну ее к черту! Пусть ищет сама!

– Но товарищ… Согласитесь… ведь это коммунистка.

Старая еврейка всем своим видом старается подтвердить свою принадлежность к партии…»

В конце концов «коммунистка» получила комнату и водворилась «революционным путем в чужую квартиру и семью».

Короленко, записав эту историю, не удержался и от грустного вывода: «“Мой дом – моя крепость”, – говорит англичанин. Для русского человека теперь нет неприкосновенности своего очага, особенно если он “буржуй”»[1491].

Конечно, точно так же могли вселить в чужой дом и русского «товарища» или его матушку, тоже какую-нибудь «коммунистку». Но такова уж природа человека: что простят своему, то припомнят чужому. И если даже Короленко, образец толерантности и справедливости, обратил внимание на национальность «коммунистки», то что говорить о других?

Однако у «кровавой Розы» был и другой прототип. Если верить изданному в 1923 году в Берлине дневнику художницы Натальи Давыдовой, бывшей узницы Одесской губчека, то в Одессе работала некая чекистка по имени Роза Вакс. Дело было уже в 1920–1921-м. Роза Вакс исполняла роль «тюремного соглядатая», то есть следила за женщинами-заключенными, подслушивала их разговоры, провоцировала на откровенность собственными рассказами: «От ее глаз мало что можно было утаить – всё видят эти красивые, злые глаза»[1492]. Роза Вакс хвасталась своей жестокостью, будто бы она лично расстреливала людей и не брезговала мародерством: «Восемнадцать обручальных колец сняла сама с руки». Мародерство стало источником ее благосостояния: «Зато ребенок мой воспитывается, как принцесса, ест куриный бульон каждые два часа; я получаю всё: башмаки, чулки, материю»[1493]. Бульон каждые два часа? Даже грудных младенцев кормят реже. Но сказано это было явно в расчете на эффект: вот, мол, какая я богатая! Куриный бульон как доказательство жизненного успеха. Даже на благодатной Украине жили уже бедно, и если не голодали, то нуждались сильно.