Индийская принцесса - Мэри Маргарет Кей

– Ничего не получится, сахиб. Нас слишком мало… Джама-дар Мехтаб Сингх убит, и хавилдар Карак Сингх тоже… они погибли в схватке на лестнице… А из джаванов, занимавших позиции на крыше, уцелело только двое. Я не знаю, сколько живых осталось в другом доме, но нас здесь всего семеро…

Семеро. Всего семеро, чтобы удерживать от противника три этажа этой штукатурно-глиняной крысиной ловушки, сплошь изрешеченной пулями и битком набитой ранеными.

– Значит, нам надо забаррикадировать лестницу, – заявил Уолли.

– Чем? – устало спросил Рози. – Мы уже пустили на сооружение баррикад все, что могли. Даже двери.

– Вот еще дверь…

Уолли двинулся к ней, но доктор схватил его за руку и резко сказал:

– Нет! Не надо, Уолли. Не тревожь его.

– Кого? Кто там в комнате? О, ты имеешь в виду шефа? Он не станет возражать. У него лишь… – Он осекся и с ужасом уставился на Рози, внезапно все поняв. – Ты хочешь сказать, дело плохо? Но… но ведь у него легкое ранение в голову. Не могло же оно…

– Недавно его ранило в живот. Я ничего не мог сделать, кроме как дать ему столько опиума, сколько счел возможным выделить, и оставить его спокойно умирать.

– Спокойно! – яростно проговорил Уолли. – О какой такой спокойной смерти может идти речь, если только…

Он умолк и изменился в лице. Потом вырвал свою руку, повернул дверную ручку и вошел в полутемную комнату, куда свет проникал лишь через пулевые отверстия в ставнях да бойницы, прорубленные в дощатых оштукатуренных стенах с нацарапанными на них именами русских, последних – и более удачливых – гостей эмира Афганистана.

Закрытая дверь спасала от зноя, но не спасала от мух, круживших по комнате роями, и не заглушала звуков сражения. Здесь тоже стоял тяжелый запах крови и черного пороха.

Человек на кровати лежал в прежней позе, но, невероятное дело, был еще жив. Он не повернул головы, но Рози, вошедший в комнату следом за Уолли и затворивший за собой дверь, увидел, как он медленно скосил на них глаза, и подумал: «Он не узнает нас. Он при смерти и оглушен наркотиком».

Взгляд умирающего был совершенно пустым, и движение мутных глаз казалось чисто рефлекторным. Но потом они вдруг обрели осмысленное выражение. Титаническим усилием воли Луи Каваньяри заставил свое сознание вырваться из темноты, неумолимо смыкавшейся вокруг него, и, собрав последние силы, хрипло проговорил:

– Привет, Уолтер. Как у нас…

У него пресеклось дыхание, но Уолли ответил на непроизнесенный вопрос:

– Все отлично, сэр. Я пришел доложить вам, что эмир прислал к нам на помощь два казилбашийских полка и толпа обратилась в бегство. Думаю, в самом скором времени мы очистим нашу территорию от противника, так что вы не должны волноваться, сэр. Теперь вы можете отдохнуть: мы гоним их в хвост и в гриву.

– Молодец, – сказал сэр Луи чистым, звучным голосом.

Пепельно-серое лицо его слегка порозовело, и он попытался улыбнуться, но острый приступ боли превратил улыбку в страдальческую гримасу. Он снова стал задыхаться, и Уолли наклонился, чтобы расслышать слова, которые он силился произнести.

– Эмир… – прошептал сэр Луи. – Рад слышать… не ошибался на его счет… в конце концов. Скажите Уильяму… передайте благодарность и… телеграфируйте вице-королю… Скажите… скажите моей… жене…

Скрюченное тело судорожно дернулось и замерло.

Через несколько мгновений Уолли медленно выпрямился и снова услышал раздражающее жужжание мух и подобный рокоту прибоя неумолчный рев толпы, которые звучали фоном к резкому треску выстрелов и частым хлопкам пуль о наружные стены.

– Он был великим человеком, – тихо промолвил Рози.

– Замечательным. Вот почему я… мы не могли допустить, чтобы он умер с мыслью, что он…

– Все правильно, – сказал Рози. – Успокойся, Уолли, Бог простит тебе эту ложь.

– Да, но сейчас он уже знает, что я солгал.

– Там, где он сейчас, это не имеет значения.

– Да, верно. Хотелось бы…

Мушкетная пуля ударила в ставню, выбив из нее фонтанчик мелких щепок, и Уолли повернулся и быстро вышел из комнаты, не видя толком, куда идет, – в глазах у него стояли слезы.

Рози на мгновение задержался, чтобы накрыть простыней мертвое лицо, и, выйдя в коридор не столь скорым шагом, застал товарища уже за работой. Уолли вместе с другими баррикадировал выход на крышу единственными наличными предметами: трупами и сломанным оружием – тулварами, мушкетами и джезайлами – афганцев, убитых на лестнице.

– Они вполне могут сослужить нам службу, – угрюмо сказал Уолли, помогая укладывать трупы один на другой, подпирая их длинноствольными джезайлами и сооружая chevaux-de-frise[48]из бритвенно-острых лезвий тулваров и афганских ножей, предварительно отделенных от рукоятей. – Надолго такое препятствие противника не задержит, но это самое большее, что мы можем сделать: больше у нас ничего нет. Я должен найти Уильяма и выяснить, сколько наших ребят осталось в доме напротив. Теперь суна (слушай), Хайрулла, – сказал он, повернувшись к одному из соваров. – Ты и все прочие остаются здесь и препятствуют врагу убрать тела. Но не тратьте больше боеприпасов, чем необходимо. Пары выстрелов будет достаточно.

Он быстро спустился по лестнице, перебежал через двор под градом пуль и сообщил Уильяму о смерти сэра Луи.

– Ему всегда везло, – спокойно заметил Уильям.

Лицо у секретаря, как и у Уолли – да и у всех остальных, – представляло собой исчерченную струйками пота маску из крови, пыли и пороховой копоти. Но взгляд у него оставался таким же спокойным, как голос, и, хотя он уже несколько часов кряду стрелял и сражался без передышки, он по-прежнему казался тем, кем был, – гражданским лицом и человеком мирного труда.

– Как по-твоему, сколько мы еще продержимся, Уолли? – спросил он. – Они пробивают ходы, что твои кроты. Едва мы заделываем одну дыру, они проламывают следующую. В принципе, справляться с этим не составляет особого труда. Теперь нам известно, что они задумали, и всякий раз, когда мы видим, как от стены отваливается кусок штукатурки, мы становимся рядышком, а потом разряжаем дробовик в дыру, едва она становится достаточно большой. Афганцы не в восторге. Но чтобы держать под наблюдением всю стену во дворе и в обоих домах, требуется уйма людей. Я не знаю, сколько джаванов осталось у тебя, но здесь осталось меньше дюжины. И немногим больше во дворе, полагаю.

– Четырнадцать, – коротко подтвердил Уолли. – Я только что сосчитал. Абдулла, мой горнист, говорит, что в казармах осталось от пятнадцати до двадцати человек, а с семью в офицерском собрании…

– Семью! – выдохнул Уильям. – Но я думал… Что случилось?

– Лестницы. Ты что, не заметил? Эти сволочи притащили лестницы и сумели забраться на крышу и оттеснить оттуда наших ребят. Они проникли в дом, и несколько минут нам приходилось несладко, но мы отделались от них. На время, по крайней мере.