Золотой дождь - Джон Гришэм

По мере того, как стрелки часов приближаются кдвум часам дня, в зал подтягиваются остальные. Появляется Букер и усаживаетсярядом с нами. С затянувшегося ланча возвращаются Купер Джексон, Хэрли иГренфелд. Заметно, что они пропустили по нескольку рюмок. Репортер из Кливлендаустраивается сзади. Желающих дать ему интервью не нашлось.

Все строят догадки по поводу столь долгогоотсутствия присяжных. Принято считать, что в подобных делах быстро принятыйвердикт благоприятствует истцу. Затяжка времени означает, что присяжныеколеблются. Я слушаю эти предположения и нетерпеливо ерзаю на стуле. Несколькораз покидаю зал, чтобы размяться, промочить горло, зайти в туалет илиперехватить кусок-другой в местном буфете. На ногах мне переносить ожиданиелегче, чем в зале. Под ложечкой противно сосет, а сердце стучит, как отбойныймолоток.

Букер, знающий меня лучше других,прогуливается вместе со мной. Ему тоже не по себе. Мы бесцельно слоняемся пооблицованным мрамором коридорам, убивая время. Ожидание сводит с ума. В такиеминуты крайне важно чувствовать рядом локоть друга. Я в очередной раз благодарюБукера за то, что он пришел. По его словам, предстоящее зрелище он не променяетни на что на свете.

К половине четвертого я окончательно понимаю,что проиграл. Иди все как по маслу, присяжным вообще не о чем было бысовещаться. Им было достаточно определить долю компенсации в процентах иподсчитать итог в долларовом исчислении. Наверное, я был излишне самоуверен. Вмоем мозгу лихорадочно проносятся ужасные воспоминания о вердиктах насмехотворно низкую сумму, которыми так славится наш округ. Похоже, и меня ждетэта участь. Неужели я стану очередным примером адвоката-неудачника, которыйзабыл о том, что в Мемфисе нужно соглашаться на любые отступные, сколь бымизерными они ни казались? Время ползет мучительно медленно.

И вдруг откуда-то издалека я слышу голос,выкликивающий мое имя. Это Дек, он выскочил в коридор и суматошно размахиваетруками.

— О Господи, — бормочу я.

— Возьми себя в руки, — напоминает Букер, и мыопрометью несемся к залу суда. Я набираю полную грудь воздуха, возношу краткуюмолитву Господу и захожу внутрь. Драммонд с четверкой верных псов уже на месте.Дот в полном одиночестве сидит за нашим столом. Все уже в полном сборе. Япрохожу мимо барьера, отделяющего ложу присяжных от зала, и вижу, что присяжныеуже рассаживаются. По лицам их прочитать ничего нельзя. Дождавшись, пока всеусядутся, его честь спрашивает:

— Вынесло ли жюри вердикт?

Бен Чарнс, молодой афро-американец, недавнийвыпускник колледжа, избранный председателем жюри, отвечает:

— Да, ваша честь.

— И он написан на бумаге, согласно моемураспоряжению?

— Да, сэр.

— Встаньте и зачитайте его.

Чарнс медленно встает. В руке он держит листбумаги, который заметно дрожит. Но это ничто по сравнению с тем, как трясусь я.Я не могу дышать. Голова кружится, а перед глазами плывут круги. А вот Дот наудивление спокойна. В битве с «Прекрасным даром жизни» она уже победила. Врагпублично признался, что был не прав. Остальное её не волнует.

Я даю себе слово, что, каков бы ни былвердикт, приму его бесстрастно, с каменным лицом. Так меня учили. Я вывожукакие-то каракули в блокноте. Мимолетный взгляд влево убеждает меня, что и всядраммондовская пятерка поглощена какой-то писаниной.

Чарнс прокашливается и начинает читать:

— Мы, жюри присяжных, решили дело в пользуистицы, оценив размеры фактически причиненного ей ущерба в двести тысячдолларов. — Он на мгновение замолкает. Глаза всех присутствующих прикованы клисту бумаги в его руках. Пока ничего неожиданного не происходит. Чарнс сноваоткашливается и продолжает: — Кроме того, мы, жюри присяжных, присуждаем истицекомпенсацию морального ущерба в размере пятидесяти миллионов долларов.

Кто-то за моей спиной громко ахает, Драммонд ссобратьями каменеют, и на несколько мгновений воцаряется тишина. Бомба падает,взрывается и вот, по прошествии нескольких секунд, все оглядываются,высматривая потери. Похоже, смертельно раненных нет, и можно перевести дыхание.

Хотя незнакомому человеку разобрать моикаракули невозможно, оказывается, я сам того не ведая накарябал в блокнотеименно эти цифры. Я отчаянно стараюсь не улыбаться, хотя для этого мнеприходится закусить нижнюю губу едва ли не до крови. Я сижу и разрываюсь начасти. Мне бы хотелось, например, взлететь на стол и исполнить нечто вродетанца подвыпившего дервиша. Еще я готов перемахнуть через барьер и облобызатьприсяжным ноги. Меня так и подмывает продемонстрировать непристойный жестдраммондовцам. И уж, конечно, я бы с радостью расцеловал судью Киплера.

Однако я умудряюсь сохранять невозмутимость ипросто шепчу Дот:

— Поздравляю.

Дот не отвечает. Я возвожу глаза и вижу, чтоего честь внимательно вчитывается в вердикт, который передал ему пристав. Яперевожу взгляд на присяжных — большинство из них смотрит на меня. Тут уж неулыбнуться нельзя. Я киваю и мысленно благодарю их.

Затем я рисую в блокноте крест, а под нимзаписываю имя — Донни Рэй Блейк. Закрываю глаза и вызываю в уме его образ, тоткоторый мне особенно дорог — Донни Рэй сидит на складном стуле, наблюдает заигрой в софтбол, жует попкорн и улыбается; он счастлив уже потому, чтоприсутствует на матче. В горле моем начинает першить, а на глаза наворачиваютсяслезы. Нет, не должен он был умирать.

— Вердикт составлен правильно, — произноситКиплер. Еще бы, черт побери! Он обращается к присяжным, благодарит их за честновыполненный гражданский долг, говорит, что чеки (на чисто символическую сумму)будут отправлены им на следующей неделе, просит воздержаться от обсужденияподробностей дела с кем бы то ни было и разрешает покинуть зал. Присяжныевстают с мест и гуськом выходят из зала следом за приставом. Все, больше я ихне увижу. Будь на то моя воля, я бы с удовольствием подарил каждому из них помиллиону.

Киплер тоже отчаянно пытается сохранитьторжественный вид.

— Ходатайства и апелляции я буду принимать наследующей неделе. Вы получите соответствующие бумаги от моего секретаря.Вопросы есть?

Я только мотаю головой. О чем мне ещё просить?