Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

– Я не могу взяться за такое поручение.

– Слушайте, – разъярился Гийом, – ваш отец примет присягу, как только я захочу; но мне не подобает самому побуждать его к такому решению. Нужно, чтобы именно вы внушили ему эту мысль. Мне претят насильственные решения, но ваш отказ вынудит меня.

– Насилие? Вы угрожаете насилием моему отцу! – вскрикнула я. – Да как вы смеете, сударь!

– Не нужно трагедий, прошу вас. Вы хотите избавить меня от удовольствия устроить презабавную сцену вашему папеньке? Да или нет? Идите; я предупредил его, что вы желаете переговорить с ним наедине; он ждет. И поскольку вы, оказывается, умеете говорить красиво, то у меня наготове есть одна фраза, а именно: он дал за вами единственное приданое – право на наследование пэрства, и, как человек чести, он должен любыми средствами, какие только в его власти, оставить его за мной.

– Любыми, кроме клятвопреступления.

– Строптивая овца! Так вам мало? – заорал Гийом в бешенстве. – Так вы отказываетесь? Примите во внимание, я терпеть не могу скандалы и крики, но, если нужно, я готов, и тогда… Но вы пойдете.

Если первая угроза Гийома в отношении отца мало меня встревожила, то последние слова он произнес поистине ужасающим тоном; скрывая испуг, я ответила:

– Мой отказ, верно, не так уж важен; вы должны понимать, что, даже если я сделаю то, что вы требуете, все окажется совершенно бесполезным.

– Посмотрим.

– Ну, раз вы так настаиваете, – покорилась я, – то завтра я попытаюсь…

– Сегодня же.

– Хорошо, позже. Я только с мыслями соберусь…

– Немедленно! Боже правый! Раз я говорю, значит – так надо! Пойдемте; я провожу вас до дверей его спальни, и не забудьте – вы должны преуспеть, иначе…

Совершенно убитая от сознания собственного бессилия и полагая, что моя уступчивость остудит Гийома, я поплелась-таки за мужем, дабы избавить батюшку от обещанного грязного скандала. Супруг проводил меня до дверей отцовской спальни и знаком приказал войти.

Я повиновалась молчаливому приказу Гийома и с дрожью в ногах вошла в спальню отца. Но тут же выскочила обратно.

– Он лежит на постели в одежде, – прошептала я.

– Ну и что? – фыркнул Гийом. – Я знаю.

– Но он спит.

– Ну и что! – крикнул он как можно громче. – Будите!

– Кто там? – пробормотал отец, зашевелившись.

Гийом втолкнул меня в комнату, и я ответила:

– Это я.

– Опаздываешь, доченька. Я уж боялся, что уеду, не попрощавшись.

– Как! – удивилась я. – Вы хотите ехать уже сейчас?

– Ни минуты лишней я не останусь на территории Франции после того, как ее покинул король. Я буду рядом с Его Величеством и в минуты невзгод…

– Ах, папенька, – вздохнула я. – Вы понимаете, что значит жить в изгнании в ваши годы?

– Король старше меня.

– Но вы оставляете меня здесь одну…

– Как одну? А твой супруг? Ты не думаешь, что говоришь.

– А он знает о ваших планах?

– Мне все равно. Должно быть, догадывается.

– Однако, папенька, вы могли бы и посоветоваться с ним.

– Зачем? Чтобы выполнить свой долг, мне не нужны советы.

– Но эта неожиданная разлука может вызвать у него досаду.

– Досаду? С чего вдруг?

Мне пришлось собрать все свои силы; опустив глаза, я пробормотала:

– Женитьба дала ему надежду, которую ваш отъезд может разрушить…

– Что-то я не пойму, о чем ты.

– Батюшка, уезжая в изгнание, вы отказываетесь от титула пэра Франции.

– Ты думаешь, я смогу носить этот титул, если останусь в этой стране?

– По меньшей мере у него сохранится надежда.

Отец приподнял за подбородок мою опущенную голову и, глядя мне в глаза, тихо спросил:

– Луиза, это ваши слова?

– Но разлука с вами столь мучительна для меня… Поэтому я хотела убедить вас…

– Нарушить клятву!

– Нет, батюшка, нет, но…

– Тебя заставили прийти сюда, Луиза; в душе твоей нет такой низости, как нет и честолюбия. Я прощаю тебя, но не будем больше говорить об этом.

– С ней – да, – вошел Гийом, громко хлопнув дверью позади себя, – но со мной вам поговорить придется.

– Так я не ошибся, милостивый государь, и все эти намеки в вашем последнем письме…

– Вы их прекрасно поняли, эти намеки, как я вижу; а раз вы оставили свой экипаж на почтовой станции, значит, рассчитывали улизнуть от меня.

– Э! Кто может помешать мне уехать?

– Я.

– Вы с ума сошли.

– Еще не совсем. Слушайте внимательно, господин де Воклуа. Час назад вы передали мне адресованное палате пэров письмо с отказом от титула; оно сейчас находится у курьера, который готов отправиться в любую минуту. Если пожелаете, он уедет. Завтра утром он будет в Париже, к полудню вы уже не будете являться пэром Франции и, значит, лишитесь всех своих привилегий; поэтому послезавтра коммерческий суд вынесет постановление о вашем заключении в долговую тюрьму. Это постановление будет подлежать немедленному исполнению – с помощью денег в наше время можно многого добиться, и, где бы вы ни были, в каком бы городе ни остановились, на какой бы станции ни меняли лошадей, вас ждет арест, и демонстрировать свою верность Его Величеству королю Карлу Десятому вы сможете сколько угодно, но в Сент-Пелажи.

– Какая гнусность! – в отчаянии закричала я.

– Ох, избавьте нас от этих реплик, сударыня; ваш батюшка прекрасно поймет меня и без них.

Действительно, тот первый гнев, который легко читался на лице отца, мгновенно уступил место полному спокойствию.

– В самом деле, мне все понятно, господин де Карен, – промолвил он, – вы правы, пусть будет по-вашему. Верните мне письмо, я не буду его отправлять.

Я не успела даже удивиться такой уступчивости, как Гийом захохотал:

– Неплохо придумано, господин де Воклуа! Если ваша отставка не будет отправлена, то вы, оставаясь пэром и на свободе, преспокойненько едете в Париж, потом в Гавр и, уже будучи в безопасности на борту английского корабля, отошлете заявление об отставке. Нет, господин де Воклуа, нет. Я не такой дурак.

– Тогда что же вы от меня хотите?

– Я предлагаю вот что, – продолжал Гийом. – Через час курьер уедет в Париж; он повезет письмо либо с вашей отставкой со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо с присягой на верность новому правительству, и тогда…