Управление - Андреас Эшбах

Хелена с трудом могла поверить. Ее старый добрый «Фотель»! Он вернулся к ней! Она аккуратно взяла его в руку. От него еще немного пахло маслом, на задней стороне несколько глубоких царапин, но экран был целым.

Она включила его, и экран загорелся, как будто ничего и не было.

«Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра – весь мир: пророческие слова!» – гласило первое уведомление какой-то Эммы Линдауэр в ее ленте новостей.

Кто такая Эмма Линдауэр? Хелена уже не помнила. Она снова выключила устройство, не желая читать, что пишут люди.

А однажды она получила толстое письмо от своей матери. Такое толстое, потому что в нем содержался второй, еще запечатанный конверт, адресованный Хелене Боденкамп, Веймар, от некоего Хосе Родригеса Да Косты, чье имя совсем ничего не говорило Хелене.

Мать писала следующее:

Хелена взяла в руки письмо с бразильской почтовой маркой, растерянно вертела его из стороны в сторону. Хосе Родригес Да Коста? Имя ни о чем не говорило. Но Бразилия – это уже что-то да значило.

Откуда взялась странная боязнь открыть его?

Наконец она преодолела себя, разрезала конверт. Он содержал лишь маленький клочок бумаги, на котором неуклюжими буквами, почти детским почерком, было написано:

Мир схлопнулся, стал тенью и светом, стал бессмысленным. Жизнь, которую она знала, собиралась вот-вот исчезнуть, мир, в котором она выросла, должен вот-вот раствориться. Было так много размышлений, но ничто не могло вывести из лабиринта, в котором они все оказались. Нет ни выхода, ни спасения, ни надежды.

Она ела, когда ей что-то предлагали, ложилась спать, когда темнело, и снова поднималась, когда становилось светло, но все было лишено смысла. Единственное, что имело значение, – огромная сеть компьютеров, которая росла там, в Берлине, где ее наращивали и наращивали, – о, она хорошо могла себе представить, как это выглядело! Все новые и новые машины подсоединялись к сплетению старых: технические специалисты водружали их на предусмотренное место и подключали громоздкие кабели, затем наборщицы программ вносили в новые машины соответствующие таблицы и переносили программы, и – готово, новое устройство могло так же работать, быть частью сети, думать, распознавать, контролировать. И чем больше добавлялось машин, тем больше людей можно вносить в список лиц, подлежащих наблюдению, пока в конечном итоге в нем не окажутся все: каждая женщина, каждый мужчина и каждый ребенок, со дня рождения и до дня смерти. Лишь немногие составят исключение, воспользуются привилегией не быть отслеживаемыми и наблюдаемыми, проанализированными и оцененными машиной, знающей о каждом сделанном шаге, о каждом произнесенном слове, совершенном движении, каждой покупке, каждом приеме пищи – обо всем, обо всем, обо всем. Все совершенное кем-либо будет сопоставлено, просчитано, соотнесено со всем, что делали все остальные, и программы судят о том, какой поступок представлял опасность, а какой нет, какое высказывание заслуживало кары, а какое похвалы, и вскоре оценка машины будет иметь приоритет над всем остальным, ни один человеческий судья не посмеет возразить, потому что машина знала все и учитывала все, и от нее ничего не могло укрыться.

– Ты должна что-нибудь съесть, Хелена.

Да. Я же ем. Не беспокойся.

– Что с тобой? Понимаю, что ты подавлена, но теперь это заходит слишком далеко.

Но я не подавлена. Просто я утратила всякую надежду, мы ее упразднили, надежду, так же как веру и любовь. Все превратилось в расчеты, процессы, таблицы, цифры. Я вижу, как работают хранилища данных, беспрерывно впитывая данные и снова передавая их, вижу, как работают компьютеры, чтобы заставить народ объединиться, искоренить любую индивидуальность, ты – ничто, а твой народ – всё, и фюрер – тот, кто повелевает, а мы следуем, без возражений, без колебаний, сплоченный народ и Отечество, потому что единство делает сильными, а сильные побеждают слабых.

Но ведь Артур был сильным, не так ли? В его объятиях она чувствовала себя защищенной, она была счастлива. Его она любила. А теперь он мертв. Мертв, потому что он ждал ее, а она не пришла. А она не пришла, потому что ее выдала машина, та самая машина, которой она служила все эти годы. Машина, которой она помогла научиться мыслить!

– Хелена – мне пора.

Да. Знаю.

– Я сказал Альме, чтобы она позаботилась о тебе. Если я вернусь, а ты все еще будешь такой… такой молчаливой, боюсь, нам придется обратиться за медицинской помощью.

Я не молчаливая. Просто мне нечего сказать. Совсем. Поскольку машина все читает, все слышит и все делит на допустимые и недопустимые высказывания, на сомнительные и достойные похвалы, и больше не важно, есть ли что кому-то сказать, а только то, говорит ли он правильные или неправильные вещи. А раз уж так вышло, то больше не стоит ничего говорить. Неужели это так трудно понять?

– Итак…

Хелена кивнула, чтобы Лудольф остался доволен и наконец ушел. Она наблюдала из окна, как он выходит. Небо было ярко-голубым, по нему медленно плыли кучевые облака, и двое молодых охранников расслабились теперь, когда их начальник покинул поместье.