Нёкк - Нейтан Хилл

Сэмюэл не скучает по таким студентам, как Лора Потсдам, но жалеет, что учил их не так, как нужно. Он морщится при мысли, что смотрел на них свысока. Видел лишь их ошибки, слабые места, недостатки, все, в чем они недотягивали до его ожиданий. До которых, к слову, им никогда было не дотянуться, поскольку ожидания росли, ведь Сэмюэлу так удобно было злиться на студентов. Злиться легко, в особенности если боишься перетрудиться. Потому что жизнь его летом 2011 года зашла в тупик, совершенно его не удовлетворяла, вот он и злился. Злился на мать за то, что ушла, злился на Бетани за то, что его не любит, злился на студентов за тупость. Он привык злиться, потому что испытывать злость куда проще, чем постараться с ней справиться. Винить Бетани в том, что она его не любит, гораздо легче, чем задуматься над своим поведением и понять, за что же тебя не любят. Винить студентов в том, что им неинтересно, проще, чем потрудиться их заинтересовать. И уж куда проще было просиживать целыми днями за компьютером, чем выбраться из тупика, в который зашла жизнь, чем заполнить пустоту, которую оставила в его душе мать, когда его бросила, а если каждый день принимаешь простые решения, это входит в привычку, и привычка становится жизнью. Он с головой ушел в “Мир эльфов”, как жертва кораблекрушения – под воду.

Так могут пройти годы, как это было у Павнера, который в эту минуту как раз открывает глаза.

Он проспал месяц (самый долгий непрерывный “сон” за всю историю окружной больницы) и наконец открывает глаза. Тело его подпитали, мозг хорошенько отдохнул, сердечно-сосудистую, пищеварительную и лимфатическую системы прочистили, как могли, теперь они функционируют нормально, голова не лопается от боли, желудок не сжимается от голода, суставы не ломит, в мышцах не чувствуется привычного тремора. Он вообще не испытывает боли, которая так долго не отпускала его ни на минуту, и это новое ощущение кажется ему чудом. По сравнению с тем, каково ему было прежде, думает Павнер, он или умер, или под кайфом. Потому что не может такого быть, чтобы ему было так хорошо: он точно в раю или под наркотой.

Он обводит взглядом палату и видит на кушетке Лизу. Красавица Лиза, его бывшая жена, улыбается, обнимает его, а под мышкой у нее потрепанный блокнот в черной кожаной обложке, в котором он записал первые страницы своего детектива. Лиза сообщает ему, что из крутого нью-йоркского издательства прислали несколько бандеролей с документами на подпись, а когда Павнер спрашивает, с какими еще документами, она ухмыляется и отвечает: “С твоим договором на книгу!”

Потому что таково было еще одно условие, которое Сэмюэл поставил Перивинклу: издать роман его друга.

– И о чем роман? – поинтересовался Перивинкл.

– Вроде бы о детективе-психопате, который ловит серийного убийцу, – ответил Сэмюэл. – И оказывается, что убийца – то ли любовник бывшей жены детектива, то ли зять, то ли что-то еще в этом роде.

– А что, – заметил Перивинкл. – Звучит заманчиво.

Павнер как-то сказал Сэмюэлу, что все люди в жизни оказываются для нас врагами, преградами, загадками или ловушками. И для Сэмюэла, и для Фэй летом 2011 года люди были явно врагами. Больше всего на свете им обоим хотелось, чтобы их оставили в покое. Но в мире не выжить в одиночку, и чем больше Сэмюэл писал, тем больше понимал это. Потому что, если видишь в людях врагов, препятствия или ловушки, будешь все время воевать и с ними, и с собой. Если же видишь в них загадки и себя тоже считаешь загадкой, тебя ждет сплошное удовольствие: когда заглянешь глубже человеку в душу, выведаешь всю подноготную, непременно найдешь что-то знакомое.

Разумеется, это куда труднее, чем видеть во всех врагов. Понимать всегда сложнее, чем ненавидеть. Но это расширяет возможности. Избавляет от одиночества.

Вот он и трудится, Сэмюэл, усердно трудится в этой необычной новой жизни бок о бок с Бетани. Они не любовники. Быть может, когда-нибудь и станут любовниками, но пока что нет. Сэмюэл к этому относится так: как будет, так будет. Он понимает, что в прошлое не вернуться и ошибки уже не исправить. Отношения с Бетани – не книга из серии “Выбери приключение”. Он поступит иначе: попытается внести в отношения ясность, радость, постарается понять Бетани. Он не позволит прошлому поглотить настоящее. Пока же старается жить здесь и сейчас, не позволять своим представлениям о том, как все должно быть, лишить настоящее красок. Он старается увидеть Бетани такой, какая она есть. Разве не все этого хотят? Чтобы их увидели такими, какие они есть? Прежде он был влюблен в отдельные ее черты: глаза, например, или осанку. Но потом она ему призналась, что больше всего они с Бишопом похожи друг на друга цветом глаз, и оттого всякий раз, как она видит в зеркале свои глаза, ее охватывает печаль. А чуть погодя рассказала, что осанка – результат многолетних занятий по методу Александера[50]: она делала упражнения, в то время как остальные дети играли во дворе, качались на качелях и бегали по лужайке в струях воды из спринклеров. Когда Сэмюэл услышал эти истории, он стал иначе воспринимать ее глаза и осанку. Их очарование потускнело, но Сэмюэл понял, что общий образ от этого только выиграл.

Так что, пожалуй, он впервые видит Бетани такой, какая она есть.

И мать. Он пытается ее понять, взглянуть на нее спокойно, без злости, которая искажала восприятие. Сэмюэл обманул Перивинкла один-единственный раз – когда сказал, что Фэй по-прежнему в Норвегии. Ему показалось, что так лучше: если все будут думать, что Фэй все еще в Приполярье, ее никто не побеспокоит. На деле же она вернулась домой, в маленький городок на берегу реки в Айове, чтобы ухаживать за отцом.

Деменция Фрэнка Андресена прогрессировала, так что когда Фэй только приехала и медсестра сказала ему: “Ваша дочь пришла”, он воззрился на Фэй с удивлением. Он был очень худой, кожа да кости. Лоб усеивали красные пятна: Фрэнк расчесал и расковырял. Он уставился на Фэй так, словно увидел призрака.

– Дочь? – спросил он. – Какая дочь?

Фэй решила бы, что отец впал в маразм, если бы не знала правду и не понимала, что вопрос этот мог объясняться не только помутнением рассудка.

– Это я, папа, – ответила она и решила рискнуть. – Это я, Фрейя.

Это имя явно затронуло что-то в глубинах его памяти, потому что лицо его исказила гримаса, и он бросил на Фэй взгляд, полный боли и отчаяния. Она подошла к нему и аккуратно обхватила его хрупкое тело.

– Ну что ты, – сказала она. – Не надо, не расстраивайся.

– Прости меня, – он вперил в нее пристальный взгляд, несвойственный человеку, который всю жизнь старался никому не смотреть в глаза. – Прости меня, ради бога.

– Все уладилось. Мы все тебя любим.

– Правда?

– Тебя все очень любят.

Он долго рассматривал лицо Фэй.