Нёкк - Нейтан Хилл

Сэмюэл поднимает фотографию. Тот же снимок, что он видел в новостях – с демонстрации протеста в 1968 году. Вот его мама в больших круглых очках. Позади нее сидит серьезная хмурая Элис. Но эта фотокарточка шире той, которую показывали по телевизору, здесь в кадр попало больше. Сэмюэл понимает, что фотография, которую он, как ему казалось, знает наизусть, всего лишь часть большого снимка: ее откадрировали, отрезали человека, к которому прислонилась мама. Теперь же Сэмюэл его видит, этого мужчину с шапкой черных волос, который с усмешкой косится в камеру. Он здесь совсем еще юноша, да и лицо наполовину в тени, но Сэмюэл его сразу узнал. Ему знакомо это лицо. Гай Перивинкл собственной персоной.

3

Офис Гая Перивинкла в центре Манхэттена находится на двадцатом этаже в той части здания, которая смотрит на юго-восток, на финансовый район. Две стены целиком из стекла. Остальные выкрашены в нейтральный синевато-серый цвет. В центре кабинета стоит маленький письменный стол с вращающимся креслом. Ни картин на стенах, ни семейных фотографий, ни скульптур, ни растений: только один-единственный лист бумаги на столе. Это даже не минимализм – скорее монашеский аскетизм. Единственное, что украшает просторный кабинет, – плакат в рамке с рекламой каких-то новых картофельных чипсов. Каждая долька по форме похожа на маленькую торпеду, а не на традиционный треугольник или круг. Практически весь плакат занимает фотография мужчины и женщины, которые смотрят на чипсы, выпучив глаза от восторга: вид у них совершенно безумный, иначе не скажешь. Над ними таким жирным шрифтом, что буквы кажутся объемными, написано: НАДОЕЛИ ПРИВЫЧНЫЕ ЧИПСЫ? ВКУС, КОТОРЫЙ ВДОХНОВЛЯЕТ! Размером плакат с киноафишу и в роскошной золоченой рамке смотрится вполне уместно.

Сэмюэл ждет уже двадцать минут, снует туда-сюда по кабинету, как горошина в стручке, от окна к плакату и обратно, рассматривает каждый предмет обстановки, покуда хватает терпения, но потом волнение берет свое, и Сэмюэл снова принимается мерить комнату шагами. Из материной квартиры он отправился прямиком в Нью-Йорк. Второй раз в жизни приехал на машине из Чикаго в Нью-Йорк и сейчас испытывает такое мощное дежавю, что не может отделаться от пугающей мысли: в прошлый приезд все кончилось плохо. Он поневоле вспоминает об этом, потому что из окна кабинета Перивинкла в нескольких кварталах к востоку виднеется знакомый дом, тонкий белый небоскреб с горгульями под крышей: дом номер пятьдесят пять по Либерти-стрит. Там живет Бетани.

Сэмюэл разглядывает здание и думает: интересно, дома ли Бетани. Вдруг она сейчас смотрит в его сторону, на кипящую внизу суету. Потому что между домом Бетани и офисом Перивинкла тянется Зукотти-парк – хотя, конечно, “парк” слишком громкое название для участка размером в несколько теннисных кортов, где неделями кучкуются протестующие. Сэмюэл по пути к Перивинклу пробирался сквозь толпу. “НАС 99 %”, – написано на плакате. “МЕСТО ЗАНЯТО”. Сверху видно множество народу, флуоресцентные синие нейлоновые пузыри палаток, круг барабанщиков с внешнего края: на двадцатом этаже из всего митинга слышен лишь бесконечный, несмолкающий стук барабанов.

Сэмюэл возвращается к плакату. Новые чипсы в форме торпеды выпускают в специальных пластиковых баночках с крышками из фольги, как йогурт. Пара взирает на чипсы с маниакальным вожделением, похожим на страх.

Наконец открывается дверь, и входит Перивинкл. На нем, как обычно, серый костюм по фигуре и яркий галстук: сегодня бирюзовый. Недавно покрашенные волосы выглядят так, словно их покрыли черным лаком. Заметив, что Сэмюэл разглядывает плакат с чипсами, Перивинкл говорит:

– В этой рекламе все, что нужно знать об Америке двадцать первого века.

Он плюхается в кресло и поворачивается лицом к Сэмюэлу.

– Здесь все, что мне нужно знать по работе, – Перивинкл указывает на плакат. – Тому, кто понял, о чем на самом деле эта реклама, покорится весь мир.

– Это же обычные чипсы, – отвечает Сэмюэл.

– Ну разумеется, это обычные чипсы. Все дело в формулировке: “надоели привычные чипсы”.

Барабанная дробь на улице становится громче, а потом стихает, повинуясь логике музыкальной импровизации.

– Что-то я не улавливаю сути, – признается Сэмюэл. – В чем соль?

– Ну подумайте. Почему мы едим чипсы? Почему мы вообще так любим перекусить? Мы провели миллион исследований и выяснили вот что: потому что наша жизнь – сплошная усталость, работа на износ, однообразие, скука, оттого-то мы так нуждаемся в маленьких удовольствиях, этих лучиках света в сгущающемся мраке. Вот и стараемся себя побаловать. Но беда в том, – с блеском в глазах продолжает Перивинкл, – что приедается даже удовольствие. Даже то, с помощью чего мы стараемся отвлечься от однообразия и тоски, со временем становится однообразным. Эта реклама говорит нам вот что: балуешь себя, балуешь, а удовольствия никакого, смотришь развлекательные передачи, а все равно одиноко, смотришь новости и все равно ни черта не понимаешь, что в мире творится, играешь в компьютерные игры, а на душе все тоскливее и тоскливее. И что же делать?

– Купить новые чипсы.

– Купить чипсы в форме торпеды! Вот и ответ. На этом плакате яснее ясного показано то, что каждый из нас в глубине души и так подозревает и чего боится до смерти: потребительство – не выход, сколько денег ни трать, смысла в этом не найдешь. И главная задача таких, как я, убедить таких, как вы, что не все так страшно, что это лишь частный случай. Чипсы не радуют не потому, что они не способны заполнить внутреннюю пустоту: ты всего-навсего пока не нашел те, что придутся тебе по вкусу. Дело не в том, что телевизор не способен заменить живое общение: ты просто еще не видел ту передачу, которая тебе по-настоящему понравится. Дело не в том, что политика в принципе не способна решить ни одной проблемы: ты просто пока не знаешь достойного политика, который отстаивал бы твои интересы. Вот об этом-то и говорит нам реклама. Клянусь богом, это все равно что играть в покер с тем, кто открыл все карты и все равно волей-неволей блефует.

– Вообще-то я приехал не за этим.

– Между прочим, героическая работа. У меня. Единственное, что Америке отлично удается. Мы не производим чипсы. Мы их переосмысляем.

– Как патриотично. Да вы патриот, я смотрю.

– Слышали о наскальных рисунках в пещере Шове?

– Нет.

– Это пещера на юге Франции. С древнейшими в мире наскальными рисунками. Им где-то тридцать тысяч лет. Типичные рисунки эпохи палеолита – лошади, скот, мамонты, вот это всё. Изображений человека нет, только один рисунок вагины, ну да это так, к слову. Самое интересное тут – датировка. Оказалось, что рисунки на стенах были созданы с разницей в шесть тысяч лет. А выглядят совершенно одинаково.

– Ну и что?

– А вы подумайте. То есть целых шесть тысяч лет не было вообще никакого прогресса, никому не хотелось ничего менять. Всех все и так устраивало. Иными словами, никакие экзистенциальные кризисы им были неведомы. Нам с вами каждый вечер подавай что-нибудь новенькое. А наши предки ничего не меняли шестьдесят веков. Им бы явно не надоели привычные чипсы.