Горбачев. Его жизнь и время - Уильям Таубман

Люди, которые в силу положения могли что-то об этом знать, расходятся во мнениях о роли Горбачева. Премьер-министр Рыжков, который не присутствовал 7 апреля на дневном совещании под председательством Лигачева, но вечером приехал во Внуково, утверждал, что генерал Игорь Родионов, вводивший войска в Тбилиси, ни в коем случае не сделал бы этого без разрешения министра обороны Дмитрия Язова, а тот, в свою очередь, не одобрил бы таких мер без приказа сверху. Но даже бывший глава горбачевской администрации Болдин, который обычно не упускал случая выставить своего шефа в самом дурном свете, замечал, что Горбачев знал многое, но далеко не все, и что Патиашвили, утверждавший, будто решение о разгоне митинга согласовывалось “наверху”, при этом не уточнял, с кем именно. По свидетельству первого заместителя заведующего международным отделом ЦК Карена Брутенца, отправку войск в Тбилиси санкционировал Лигачев, а Горбачев не отменил этого распоряжения. Картина еще больше усложняется, если предположить, что Патиашвили мог отказаться от помощи Шеварднадзе, потому что ему была невыносима мысль о том, что его предшественник на посту партийного руководителя Грузии примчится в Тбилиси вызволять его из беды. Иначе говоря, как выразился Горбачев в разговоре с Черняевым, грузинское руководство “наложило в штаны и пустило на народ войска”[1493].

Пожалуй, самую объективную оценку вынесла созданная Съездом народных депутатов комиссия, председателем которой назначили Анатолия Собчака, а секретарем – Сергея Станкевича. Оба этих человека были политически ближе к Ельцину, чем к Горбачеву, но, вместо того чтобы возложить вину на Горбачева, комиссия пришла к выводу, что “личную ответственность” за кровопролитие несут Игорь Родионов (генерал, отдававший приказ о разгоне, человек консервативных взглядов) и два генерала, командовавшие войсками на месте событий, а Патиашвили и еще один грузинский партийный секретарь несут “политическую ответственность” за случившееся[1494].

В феврале Горбачев пригласил представителей рабочего класса со всей страны на встречу в Кремле. Пролетариат, много лет прославлявшийся в советских песнях, литературе и кино за свою “авангардную” роль в “построении коммунизма”, давным-давно впал в спячку, а коммунистическая партия и ее вожаки узурпировали власть и правили от его имени. Но в тот день, 14 февраля, рабочие явно очнулись от дремоты. В начале своего выступления Горбачев объявил, что “перестройка вышла на магистральную дорогу, на широкие просторы”, но поспешил признать, что перед страной стоит “много новых сложных проблем”. Когда же он предложил слушателям задавать вопросы, они обрушили на него град претензий: жаловались на пустые полки, продуктовые талоны, чудовищные жилищные условия, мизерные пенсии, на то, что решения не выполняются, законы не работают, новоявленные кооператоры обогащаются за счет простого народа[1495]. Горбачев и сам не раз сетовал ровно на те же проблемы, но услышать о них из уст рабочих, явно полагавших, что во всем виноват он, было особенно неприятно.

А через несколько дней, в ходе далеко не парадной поездки на Украину, Горбачев услышал новые похожие жалобы от трудящихся из Киева, да еще упрек, наверняка очень обидный для многоречивого оратора: “Хватит уже разговоров. Пора что-то делать”. Горбачев получил письмо, каких немало писали Сталину: его автор объяснял повсеместную нехватку нужных товаров саботажем. Зачитав отрывок из письма, Горбачев возразил, что истинные причины нынешних трудностей гораздо сложнее. Трудно представить более нелепый обмен мнениями: автор письма попытался взвалить вину на каких-то “врагов народа”, лишь бы не винить ни в чем Горбачева, но в итоге лишь продемонстрировал примитивность собственного мышления. А Горбачев, в свой черед, пустился в мудреные объяснения, которые почти наверняка показались его слушателям невразумительными, да и самому ему не помогли найти никакого здравого решения[1496].

Главной силой, поддерживавшей Горбачева, являлась интеллигенция, а не пролетариат. Но и интеллигенция не молчала, а спорила с ним. В канун нового, 1989 года несколько видных деятелей культуры опубликовали в “Московских новостях” открытое письмо Горбачеву. В сталинское время, писали они, чиновников, не выполнявших приказы вождя, снимали или даже расстреливали, а Горбачев не только терпит таких, но и продолжает им доверять. Черняев тоже придерживался мнения, что Горбачеву следовало бы проявлять больше твердости, а он, вместо того чтобы реагировать на критику, просто раздражается. 6 января, когда Горбачев и остальные члены Политбюро провели встречу со 150 видными деятелями науки и искусства, Горбачев выступал два с половиной часа и, казалось, оправдывался. Он опровергал слова консерваторов о том, что “перестройка ведет к хаосу”, что “мы якобы заблудились… в самом выборе, в постановке цели”, осуждал разговоры о том, что стране нужна “твердая рука”, и ностальгию по “старому доброму времени”. Однако неправы и либералы, толкующие “о политическом плюрализме, многопартийности и даже частной собственности”. Человеку, от природы склонному к компромиссам, нетрудно занять центристскую позицию в политике. Но в реакции Горбачева на упреки интеллигенции просматривается и нечто иное. Сколько бы он ни обращался к интеллектуалам за советами – возможно, потому, что он особенно высоко их ценил, – Горбачев, по свидетельству Черняева, “всегда чувствовал неудовлетворенность от своих отношений с интеллигенцией”[1497].

Помимо мест своей работы (институтов, университетов, средств массовой информации, театров и так далее), представители либеральной интеллигенции не имели какой-то иной организационной платформы для политической деятельности, однако весной 1989 года наконец начали ее создавать, особенно в крупных городах. В конце 1988 года Андрей Сахаров, Юрий Афанасьев и другие основали дискуссионный клуб “Московская трибуна”. Десятки активистов из разных регионов страны создали общество “Мемориал”, призванное увековечивать память жертв политических репрессий в СССР. Многие из его организаторов надеялись развернуть более широкую политическую деятельность. На первую конференцию “Мемориала”, состоявшуюся в Москве в октябре 1988 года, съехалось 338 делегатов из 59 городов[1498]. На заседании Политбюро 24 октября 1988 года Лигачев призывал обратить внимание на “политические амбиции” основателей таких движений, как “Мемориал”[1499]. Но у твердолобых имелась самая мощная платформа – Центральный комитет. Хотя Горбачев по-прежнему задавал повестку дня, проводил заседания и даже кое-как добивался единогласия при принятии решений, партийные консерваторы все равно использовали ЦК как плацдарм для борьбы с генсеком.