Будничные жизни Вильгельма Почитателя - Мария Валерьева

он и надавил пальцем на висок женщины. – Не знаете ничего о том, что творят люди вокруг вас, и считаете, что за незнание вас можно простить? Немощность – это не про вас. Вы имеете отношение ко всему, что делают другие люди.

– Я… Я не могу отвечать за других людей, – прошептала женщина. По бледной ее щеке скатилась слеза, но сразу же высохла, оставив на коже соленый след. – Я ничего не делала. Я ничего не знаю.

– Это вам так кажется, – сказал проверяющий и выпустил Катино лицо из ладоней. Голова женщины вновь опустилась, лицо скрылось за мокрыми волосами. – Вы же видели Почитателя ранее? До того как он избрал вас? – спросил он, вновь отходя к столу с кнопками.

Катя смогла только выдохнуть согласие.

– Вы были близки?

– Он близок? – Катя прошептала и улыбнулась. – Был.

– И вам ни разу не казалось, что Почитатель по-своему отвратителен? – казалось, что проверяющий усмехнулся, будто бы пшикнул ненавистным ядом на свою маску. Он не умел усмехаться – Кате говорили об этом. – Вы не видели его лени, несносности, не знали, что он обманывал вас все это время? Не думали, что он мог бы сделать намного больше, чем сделал?

Катя шмыгнула носом, в котором начинало щипать от поступавшей крови, и выдохнула:

– Я любила его. Может, и видела, но я его, кажется, любила. Таким, каким он был.

Проверяющий усмехнулся. Он будто ждал этого признания, но его не удовлетворяли такие ответы. Он подошел к девушке, поправил ее, усадил ровно. Взял ее ладошку в руку, провел пальцем по обручальному кольцу.

– Любили, значит, – протянул он, сдавливая ладонь. С наслаждением сжимая тонкие пальчики в перчатке.

Катя всхлипнула. Слезы вновь очертили ее лицо, которое когда-то, совсем недавно, было красивым, а сейчас напоминало ссохшийся в изюм виноград, лишенный жизненного сока.

– Вы страдали? – спросил голос, отпуская руку, на которой остались маленькие красные точки. Из каждой, словно из сот улья, выглядывала капелька крови – на перчатке были иголочки.

Катя кивнула так, как смогла – легкого движения головы почти и не увидеть.

– Это были душевные страдания? Никакого насилия, избиений? Ничего, что могло принести физическую боль? Отвечайте кратко, – перечислил проверяющий, все еще не отходя от Кати, лишь выпустив ее руки из своих черных перчаток.

– Да.

– Вас не бил человек противоположного пола? Над вами не издевались другие представители вашего вида?

– Нет.

– И вы не видели этого со стороны?

Если бы не лекарство Вильгельма, Катя бы вспомнила избиения слуги и крестьян в деревне, образ побитых девушек в подворотнях появился бы перед глазами. Но Катя смогла покачать головой отрицательно та, словно на Земле никто никого никогда не бил на самом деле.

– Удивительно, насколько удачно Почитатель подобрал образец, – хмыкнул проверяющий. – Ничего не знает, ничего не видел. Настоящий вакуум. Как же легко выдать его за идеал.

Катя молчала, а проверяющий продолжил опрос.

– Воспоминания приносят вам радость или боль? – спросил голос, отворачиваясь к окну, за которым была Пустота.

– Не знаю, – вымученно выдохнула Катя.

– Подумайте, мы не торопим, – хмыкнул проверяющий и отошел к панели с кнопками, но до них не добрался. Остановился, словно готов был в любой момент обернуться.

Катя попыталась вспомнить хоть что-то, но голова ее настолько тяжелая, что мысли словно просто придавило. Она постаралась представить последние годы перед попаданием в Космическую Пустоту, но ничего не находила. В памяти лишь расплывчатые картинки теплого места, где растут апельсины и пахнет розой. Сладко, вкусно. Она смутно помнила, что там была счастлива. Но почему – понять не могла, рядом будто пусто. Во всех воспоминаниях она была одна. Рядом сгущался лишь черный дым. Любовь все еще жила в ее сердце, Катя ее чувствовала, хоть и причины вспомнить никак уже не могла. Просто так надо – Вильгельма нужно любить. Иначе никак.

– Я не знаю.

Проверяющий наконец-то подошел к столу с кнопками, что-то нажал. Долго читал какой-то текст, а потом, резко повернувшись и вытащив из кармана шприц, произнес:

– Мне надоело вас допрашивать, образец с Планеты Земля. Пока мне спрашивать у вас больше нечего, да и вы, наверное, утомились вести бесед. Пожалуй, сейчас мы проверим вас и вашего Создателя на честность. – И с этими словами он, подлетев к прикованной к стулу женщине, воткнул шприц ей в шею.

Катя отключилась быстро, безвольно повисла на стуле тряпичной куклой.

В помещение холодало.

Глава сорок седьмая

Норрис петлял по коридорам уже без всякой надежды встретить хоть кого-то. Казалось, что весь Альбион вымер. Коридор за коридором, дверь за дверью, каждая из которых закрыта, переход за переходом – по Альбиону можно идти вечно и никуда не прийти. Вильгельма он, лишенный карты, разумеется, не нашел. Норрис поднимался все выше и выше. Стоило ему натолкнуться на очередную лестницу, оказывалось, что этаж не последний, и, может, следующий тоже. Прежде Норрис бы сравнил Альбион с ульем, но сейчас никаких сравнений в голову не приходило. И муравьи, и пчелы строят проходы так, чтобы по ним было удобно передвигаться. Альбион же спроектирован так, чтобы даже работники, кажется, не могли выйти.

Норриса боялся пустоты. Еще тогда, во время жизни в одиночестве, он страшился проснуться и увидеть перед собой черноту: чтобы даже ненавистные выжженные кислотными дождями деревья и иллюзии исчезли и оставили его с правдой – он один. Альбион же был пустотой – когда-то Норрису рассказывали, что за многими дверями нет ничего, а коридоры часто упираются в стену, чтобы ищущий шел в никуда, но об этом не знал. Норрис даже сейчас не понимал, идет ли куда-то или идет в никуда. Пустота черных коридоров, откуда исчезли даже охранники, о которых говорил Вильгельм. Стены и полы с потолками, в которых почему-то не отражался свет слабеньких ламп. В коридоре, где он шел, не было даже дверей. Норрис, уже проклиная все на свете, надеялся хотя бы выбраться на смотровую площадку, чтобы немного разобраться, хоть и сомневался, что такие площадки существуют в Альбионе. Но воздух в коридорах прохладный. Может, где-то на самом деле дверь наружу.

Глухие шаги отдавались эхом в пустоте. Каждый шаг, каждый шорох мантии по полу, каждый неосторожный и слишком громкий для пустоты вдох или выдох – волна дрожи на коже Норриса. Он никогда в Альбионе не бывал, а уж про верхний ярус и подумать боялся. Обычно простые граждане отсюда не возвращались.

Стук шагов чужих он услышал уже поздно – они оказались за поворотом. Норрис почувствовал, как по ногам