В поисках солнца - Мария Дмитриевна Берестова

ей чудилось, что он целует её в самое сердце, с каждым поцелуем облегчая ту горечь, какой оно переполнялось.

Спускаясь по рубцам ниже, Райтэн неизбежно добрался до губ — он не попытался вовлечь её в настоящий поцелуй, просто скользнул своими губами по её, мягко, почти невесомо — она задрожала от этой мягкости — а он уже переключился ниже, к подбородку, шее. Параллельно левая рука его скользнула вверх по здоровой стороне лица — пока он не зарылся пальцами в её волосы.

Он не пытался её соблазнить; он пытался передать ей то ощущение глубокого, искреннего восхищения, какое она в нём рождала, он пытался сказать ей, что она ему не просто дорога, а драгоценна, что…

Следование губами по рубцам вниз неизбежно привело его к кромке платья — и он бесхитростно сдвинул его с её плеча, просто потому что оно мешало целовать дальше, а целовать её дальше очень и очень хотелось.

Райтэн умудрился соблазнить её именно потому, что не имел намерения соблазнять. Ей было больно и плохо — и ему хотелось утешить её, успокоить, укутать своей нежностью и заботой. А она ужасно, мучительно нуждалась в этой нежности и заботе — поэтому жадно ловила каждый поцелуй, каждую ласку. Всей душою раскрываясь перед ним, она даже не заметила, когда и вообще лишилась платья — знаете ли, одежда очень раздражает и крайне мешает, когда вас так нежно целуют!

Оба они не планировали становиться любовниками — всё получилось как-то само собой. Он просто хотел отдать ей всю свою нежность — она просто хотела принять его со всей этой его нежностью.

Ни у него, ни у неё никогда раньше не было близости настолько осторожной и медленной — Райтэн был скорее склонен к страстным неудержимым порывам, а опыт Олив и вообще свидетельствовал, что все мужчины в этом вопросе исключительно грубы.

Они оба были ошеломлены и опрокинуты этой близостью.

Олив пришла в себя первой, и первым овладевшим ею чувством стал страх.

Это был иррациональный, панический страх женщины, которая видела от мужчин лишь дурное и ожидала от них лишь предательства и боли.

И ей было так страшно, что Райтэн теперь тоже её предаст и тоже причинит ей боль — как это делали вообще все мужчины в её жизни — что она поспешила сработать на опережение.

Райтэн опомниться не успел, как ему к шее приставили нож и с возмущёнными обвинениями вытолкали за дверь.

В виду того, что одна рука у неё всё-таки была повреждена, выталкивать у неё получалось не очень, но Райтэн был настолько ошеломлён резким переходом, что не додумался оказать сопротивления, и в себя пришёл, только когда обнаружил перед своим носом запертую дверь.

За дверью явно плакали.

— Олив! — дёрнул он за ручку.

Из-за двери раздался совершенно непечатный посыл.

— Да Олив же! — он досадливо пнул дверь, не понимая, что происходит.

В ответ его покрыли трёхэтажным матом.

Поморгав, Райтэн прикинул, каковы его шансы дверь выбить — и пришёл к выводу, что вряд ли у него это получится. В его доме двери были крепкими на совесть.

«По стремянке через окно, — наметил план действий он. — Или, может, Илмарт вышибет».

Оставлять явно неадекватную Олив было страшно, но он здраво рассудил, что договариваться через дверь — дурная идея, поэтому отправился вниз, к друзьям.

11. Для чего человеку нужны друзья?

— Она там заперлась и плачет.

Негромкий ломкий голос Райтэна прервал бурную дискуссию касательно составления подробной легенды к очередной карте.

Илмарт и Дерек тревожно переглянулись. Одновременно перевели взгляд на Райтэна — он казался слишком опрокинутым и серым, чтобы посчитать, что с ним всё в порядке, — переглянулись снова и кивнули друг другу.

— Так, садись-ка, — уверенно вскочил Дерек, подвигая бледному замершему Райтэну стул и что-то наливая.

— Я посмотрю, — пообещал Илмарт, хмурясь от тревоги за подругу, и пошёл наверх.

Обнаружил запертую дверь и тихие всхлипы за ней.

— Олливи? — громко спросил он, стучась.

Всхлипы смолкли.

— Олливи, можно зайти? — терпеливо вопросил Илмарт, раздумывая, что будет делать, если нет.

— Сейчас, — глухо раздалось из-за двери, и через несколько секунд она всё же открылась.

Проволочка была вызвана тем, что Олив искала своё платье; надеть она его, впрочем, не успела, и прижимала теперь к себе спереди, закрываясь.

Илмарт недоуменно сморгнул. Голая Олив никак не вписывалась в его ожидания, но ещё больше туда не вписывался Райтэн в качестве насильника.

«Бред какой-то», — недовольно охарактеризовал он ситуацию внутри себя, сорвал с кровати покрывало и завернул в него Олив, попутно отбирая у неё платье. Подумав чуть, сел на кровать и устроил её у себя под боком, тщательно оберегая сломанную руку.

Олив вжалась в него и замерла, успокаиваясь. Он был единственным, кому она верила, потому что он один понимал её, как никто другой.

За эти минуты она уже успела здорово накрутить себя.

Она подумала, что Райтэн, верно, давно хотел её соблазнить. В её голове всё тут же «сошлось»: мол, сперва он боялся гнева тестя, а потом ждал, когда она достаточно поправится, чтобы спать с нею не было противно. И вот, как только случай представился — он тут же наплёл ей Бог весть чего, лишь бы добиться своего!

У неё, определённо, тем больше «сходилось», чем больше она убеждалась, что то, что он ей говорил сегодня, было именно тем, что ей особенно хотелось услышать.

Именно из-за того, что он сказал всё то, то ей особенно требовалось, и действовал с той нежностью, в которой у неё была особенно острая потребность, она тут же и укрепилась в выводе, что он всё подстроил нарочно — и она совершенно в этот момент не учитывала, что совсем не в характере Райтэна поступать лицемерно. Её страхи были слишком сильны, чтобы оценить ситуацию рационально, и она полностью поддалась своим эмоциям.

Илмарт молчал, пытаясь разобраться, что же, всё-таки, произошло. Отбросив версию «Тогнар — насильник» — поскольку она вообще никак не вписывалась ни в характер Райтэна, ни в контекст ситуации, — Илмарт стал раздумывать над версией «Олив пыталась соблазнить Тогнара, а тот ей отказал». Несмотря на некоторую абсурдность, это был единственный вариант, который объединял все вводные хоть во что-то приличное.

Подождав с минуту и убедившись, что ни новых слёз, ни объяснений не последует, Илмарт попробовал прояснить ситуацию вопросом:

— Так мне Тогнара совсем убивать — или просто поломать что-нибудь?

— Сама убью, — буркнула ему в грудь Олив и обиженно прибавила: — У-урод!

С философским