Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

Между тем одновременное обнародование многих подлинных документов открыло возможности для научного переосмысления событий, хотя далеко не сразу достаточно последовательного. Так, по оценке директора Института всеобщей истории РАН А.А. Чубарьяна, на смену прежней концепции о стремлении обеспечить безопасность СССР пришла идея «постоянных геополитических интересов России, которые в течение многих десятилетий и даже столетий предопределяли политику России по отношению к Польше и в Прибалтийском регионе», — т.е. предпринимались попытки выстроить некую весьма эклектичную концепцию, которая «соединила бы новые документальные свидетельства и прежние трактовки с новым видением российской державности»{19}.

Федеральная служба безопасности (ФСБ) России приступила к публикации документов периода Второй мировой войны из фондов архивов, предворяя их вводными статьями. В сборнике «Секреты Гитлера на столе у Сталина» читатель найдет упоминание о том, что Германия намеревалась выйти на границы СССР и «в этих целях решить „польский вопрос“, создать военные и политические плацдармы на западных рубежах России»{20}. Однако там нет ни одного упоминания о советско-германских договорах 1939 г., не говоря уже о секретных приложениях и статьях, а тем более об их оценке. Начиная серийное издание «Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне: Серия документов», в котором участвуют ведомственные руководители всех уровней, ФСБ продемонстрировала свое критическое отношение к негативам прошлого. Во введении к первой книге первого тома содержится четкая и ясная констатация: «Являясь карательной частью партийно-государственного механизма, выполняя директивные установки руководства страны, органы госбезопасности тем самым способствовали реализации внутренней и внешней политики 20—30-х гг. — политики диктатуры и тоталитаризма. В этих условиях карательные функции, возложенные на НКВД—НКГБ, не могли не привести к массовым нарушениям законности. [...] Конвейер репрессий затягивал и своих исполнителей»{21}. Однако содержащаяся в издании обоснованная констатация беззакония, злоупотреблений и расправ, творимых карательными органами, не сопровождается столь же однозначной оценкой массового убийства польских военнопленных, хотя в первом томе перепечатаны постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. и представление-записка Берии, а также впервые опубликованы почти 20 документов (одна их группа — это сентябрьские ведомственные директивы, сводки, донесения и т.д. — о приведении оперативных групп НКВД в боевую готовность и их репрессивных действиях с 17 сентября на землях Западной Украины и Западной Белоруссии, другая относится к истории депортаций польского населения). Такой подход непосредственно вытекает из узкого понимания существа сталинской внешней политики только как обеспечивавшей безопасность страны: «Сталин вынужден был пойти в 1939 г. на заключение с Гитлером договора о ненападении, пытаясь отодвинуть сроки втягивания СССР в войну, выиграть время для подготовки к ней и максимально улучшить военно-стратегическое положение страны. Этого в некоторой степени удалось добиться, присоединив к Советскому Союзу Прибалтику, Западную Украину, Западную Белоруссию, Бессарабию и перенеся границы на запад». Секретные договоренности не упоминаются, а их содержание подается с «позитивной» окраской: «То обстоятельство, что к СССР были присоединены в основном регионы, входившие до 1917 г. в состав Российской империи и находившиеся к востоку от „линии Керзона“, рекомендованной в качестве восточной границы Польши в ходе подготовки Версальского мирного договора 1919 г., оказало определенное сдерживающее влияние на позицию западных держав в отношении СССР»{22}. Эта трактовка получила продолжение в одностороннем, не учитывающем международно-правовую сторону событий комментарии о том, что «Красная Армия вернула Советскому Союзу западные земли Украины и Белоруссии, которые в 1920 г. были отторгнуты Польшей и Антантой в ходе советско-польской войны»{23}, а утверждение о «распаде Польского государства и его армии» не имеет естественного, казалось бы, продолжения в виде анализа последствий «освободительного похода» для судеб многих тысяч репрессированных польских граждан{24}. Два основополагающих документа из «пакета № 1» приводятся по неполноценной публикации из «Военных архивов России», а их комментирование не только не вносит ничего нового, но и не содержит даже необходимых уточнений по поводу дезинформации, имеющих место в приводимых выдержках из записки Шелепина.

«Государственническая», державная линия еще более четко прослеживается в предложениях (укорененных в результате недальновидного указания из распоряжения М.С. Гобачева от 3 ноября 1990 г. о поисках «противовеса» претензиям в истории двусторонних отношений) привлечь проблему военного противостояния 1919—1920 гг. и его последствий, противопоставить судьбы пленных двух войн, в наивной вере «уравнять счет» человеческих потерь между двумя государствами. Исполнителями стали автор нескольких публицистических статей бывший дипломат Ю.В. Иванов и историк И.В. Михутина, выпустившая книжку «Польско-советская война 1919—1920 гг.». П.А. Аптекарь и Б.В. Соколов указали на слабое документальное обеспечение книжки, в которой совершенно не использованы материалы Российского государственного военного архива, на явную односторонность подхода и использование двойных стандартов, на игнорирование проблемы положения и судеб польских пленных во время войны 1919—1920 гг. и т.д. Обстоятельной научной критике эти публикации подвергли и польские ученые М. Тарчиньский, А. Ахматович, Р. Война и другие{25}.

Бывший польский президент В. Ярузельский подчеркнул в беседе с московским писателем В.Д. Оскоцким существование принципиальных различий между катынским преступлением и трагической судьбой пленных красноармейцев в 1920 г. «Исаак Бабель, а также другие советские и польские очевидцы событий описывали жестокость обеих сторон, противоборствовавших в 1920 году. Но это было в бою, — констатировал он. — Иное дело — смерть, заданная преступным, человекоубийственным образом, поголовное уничтожение пленных, истребление людей беззащитных. ...Катынское преступление совершалось преднамеренно, по приказу Сталина и других членов высшего советского руководства. Военнопленные же красноармейцы погибали прежде всего из-за крайне тяжелых условий в лагерях. Однако это не было запланированным, по приказу сверху убийством, причем сокрытым ложью в течение нескольких десятилетий»{26}.

Контрпродуктивная «Анти-Катынь», или «Контр-Катынь», в условиях не исчерпавшего себя кризиса общественного сознания, живучести прежних идеологем создала реальную почву для спроса на низкопробные националистические, квазидокументальные повести Ю.И. Мухина и В.И. Филатова и принесла свои негативные плоды. Так, после распространения через частный книжный киоск в Госдуме РФ «Катынского детектива» Ю.И. Мухина тема Катыни срезонировала в направленной против Горбачева книжечке заместителя начальника аналитического управления Думы, ранее партийного работника на Ставрополье А. Коробейникова «Горбачев: Другое лицо». Он использует претензии Мухина к Горбачеву по поводу признания виновности советской стороны «без документальных подтверждений», считая Катынь «преступлением гитлеризма» и не вникая при этом в проблему секретных договоренностей, не учитывая осведомленности Горбачева в наличии подлинных документов по этому вопросу, о чем пишет цитируемый им Болдин, и т.д.{27}