Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

Был верифицирован список польских пленных от 22 июля 1992 г., содержащий сведения об умерших в 1939—1940 гг. в районе трех спецлагерей. Составленный в ГВП, он насчитывает 197 фамилий, однако проверка только в Старобельске, к которому отнесены 19 человек, показала, что на ликвидируемом кладбище захоронены 48 поляков. Они были перезахоронены на новое кладбище{12}, части которого была придана соответствующая воинскому захоронению форма.

Процедура приведения в порядок захоронений пленных, что предписывается международными конвенциями, была в известной степени начата в Харькове, где еще в марте 1990 г. областная прокуратура занялась расследованием массовых репрессий и вышла на захоронения польских военнопленных. Местными силами на гранитной стеле было высечено стихотворение польского поэта Адама Асныка:

Возбуждая уголовное дело, следственное управление прокуратуры оформило на этом месте первый мемориал.

В 1996 г. были проделаны обмеры, подготовлены карты территорий будущих кладбищ. Началось согласование планов совместных работ.

19 октября 1996 г. Правительство РФ, приняв поддержанное Координационным комитетом по осуществлению мероприятий, связанных с перезахоронением и увековечением памяти жертв тоталитарных репрессий в Катыни и Медном, предложение польской стороны, оформило его как постановление «О создании мемориальных комплексов в местах захоронений советских и польских граждан — жертв тоталитарных репрессий в Катыни (Смоленская область) и Медном (Тверская область)». Этим постановлением было закреплено решение в целях увековечения памяти погибших создать в этих местах мемориальные комплексы, имеющие статус государственных учреждений, на территории которых образуются польские воинские кладбища, в границах, определенных двусторонним протоколом от 26 марта 1995 г. Было решено организовать конкурс проектов мемориальных комплексов, который стал событием в общественно-культурной жизни России{13}.

Были проведены конкурсы пространственных решений, подготовлены проекты. 1998 год стал годом начала строительства кладбищ по проектам для Катыни и Медного, было проведено формально-правовое согласование. В Харькове была принята представленная поляками концепция совместного кладбища и заложен краеугольный камень в строительство мемориала в районе Пятихаток{14}. В очередную годовщину катынской трагедии, в апреле 1998 г., польское правительство обратилось к семьям жертв с обещанием поддержать деятельность Совета охраны памяти борьбы и мученичества и финансировать его усилия. Премьер РП Ежи Бузек заверил их: «Мы также сделаем все, чтобы заклеймить это преступление в отношении польского народа, а совершивших его — живых или мертвых — осудить»{15}.

О значимости Катынского дела для польского народа в конце века говорил на конференции в Варшаве 2 мая 1998 г., посвященной теме «Катынское преступление: Память и искупление», генеральный секретарь Совета охраны памяти борьбы и мученичества А. Пшевозник. Вот его слова: «Катынь — это символ мартирологии польского народа на „бесчеловечной земле“. Это холокост — такое слово во всех отношениях правомерно, совершенный в отношении руководящего слоя польского народа, его элиты. Это символ преступления, совершенного особо жестокими методами, преднамеренно и скрупулезно запланированного и так же скрупулезно реализованного. Это символ преступления против человечества, совершенного согласно императиву обязывающего в Советском Союзе права, согласно решению, принятому высшими государственными властями». Мемориалы в Катыни, Медном и Харькове как гарантия сохранения памяти о злодеянии и недопущения подобного в будущем рассматривалась на этой конференции в категориях защиты как польских государственных интересов, так и прочности двусторонних отношений.

Как подчеркивал А. Пшевозник, эта акция должна иметь высокий ранг и соответствующие оформление и масштаб. Он полагал, что наступает момент, когда будет ликвидирована «заноза» в двусторонних отношениях, что приближается «время, подходящее для жестов политического характера, которые не должны оставить никаких недосказанностей и домыслов, и наконец исследование Катынского дела будет делом историков, а не политиков»{16}.

Это вполне отвечало бы интересам России. Однако Катынское дело продолжало, как снежный ком, обрастать политическими проблемами, поскольку преимущественно преобладала склонность приуменьшить его значимость, извлечь его из контекста проблем исторических причин и мотивов, попытаться погасить его при помощи «противовесов» вроде войны 1919—1920 гг. Это приносило только новые внешнеполитические трудности и осложнения.

Эволюция правосознания в России все еще остается сложным и противоречивым процессом, в котором противоборствуют различные тенденции, имеет место живучесть прежних тоталитарных идеологем. Развитию этого процесса мешает трудность достаточно глубокого переосмысления сути сталинского режима и деформированного характера проводимой Сталиным внешней политики. Это во всем объеме проявлялось в трактовке проблематики кануна и начала Второй мировой войны и накладывало отпечаток на трактовку и завершение Катынского дела.

Раскрытие с начала 90-х годов различных документов высшего эшелона советского руководства стало важным толчком к пересмотру многих устаревших идеологических стереотипов. Однако этому мешали зацикленность на них определенных сфер общественного сознания и недостаточность документальных материалов: даже в документах Политбюро ЦК ВКП(б) почти нет сведений о формулировании основ и принципов внешней политики.

История Второй мировой войны привлекла особое внимание ученых и стала (особенно в юбилейном 1995-м и последующих годах) своеобразным камертоном оценочных суждений о сталинской внешней политике, в том числе в 1939—1940 гг. Ряд публикаций и дискуссий продемонстрировал большой разброс подходов. По-прежнему звучали подобострастные суждения о Сталине и его действиях, неоднократно делались попытки реанимировать старую трактовку пакта Молотова—Риббентропа. Известный сталинист Феликс Чуев, 17 лет записывавший беседы с Молотовым и издавший их в форме книги, где есть и признание Молотовым договоренности с Риббентропом о разделе сфер влияния нормальным явлением{17}, готовил второе ее издание. По этому поводу он превозносил в газете Союза коммунистических партий — КПСС «Гласность» «вершинный образ мировой истории» — Сталина и «крупнейшую фигуру» из его окружения — Молотова, с именем которого ассоциирует «эпохальное историческое событие» — пакт Молотова—Риббентропа — «линию государственных границ на карте предвоенной Европы»{18}.