Такое разное будущее - Станислав Лем

– Ты доказал, что в основе конструктивных принципов эволюции лежит смертность ее творений, – после долгой паузы сказал Нильс. – Пусть так. Но если эволюция не в силах создать бессмертие, может, этого достигнет человек?

Тембхара молчал.

– Ну а если даже… – раздался голос в глубине комнаты. – Если даже…

Мы посмотрели туда. Это говорил Амета.

– Что такое смерть? Кошмарное напоминание о небытии? Стыдливая горсточка праха, в который мы превратимся? Сознание того, что, борясь против Земли и неба, против звезд, мы побеждаем мертвую материю лишь затем, чтобы превратиться в нее? Да. И еще – знание того, как горение белка в наших телах, дающее начало музыке и наслаждениям, превращается в гниение? Да. Но в то же время смерть придает бесценную стоимость каждой секунде, каждому вздоху; она повелевает нам напрячь все наши лучшие силы, чтобы успеть добиться как можно большего и передать завоеванное следующим поколениям; смерть – напоминание о несокрушимой ответственности за каждое наше деяние, потому что сделанного нельзя ни изменить, ни забыть за такое короткое время, как жизнь человека. И вот по всему поэтому смерть учит нас любить жизнь и еще больше любить других людей, столь же смертных, как и мы, столь же исполненных мужества и страха, как и мы, и так же с тоской заглядывающих за пределы физического существования и строящих с любовью то будущее, которого им не дано будет увидеть. Ради бессмертия человек вынужден был отказаться от самого ценного свойства – памяти: разве чей-то мозг сможет охватить весь гигантский объем воспоминаний, рожденных бесконечностью?

Он должен был бы обладать холодной мудростью и безжалостным спокойствием богов, в которых верили древние. Но разве найдется такой безумец, который захочет стать богом, если можно быть человеком? Кто захочет жить вечно, если он сможет своей смертью дать жизнь другим, как астрогатор Сонгграм? Я по-другому жить не хочу. Каждый удар моего сердца славит жизнь и поэтому говорю вам: я не позволю отнять у меня смерть.

Секцией астрозоологии на «Гее» руководил профессор Энтрель, весьма энергичный и вспыльчивый старик в возрасте около девяноста лет. Уже на «Гее» он написал и представил сотую работу. За свою почти вековую жизнь Энтрель создал систематику существ, обитающих на планетах иных солнечных систем – сверхгигантов и гигантов, радиозвезд, белых и красных карликов. Как известно, астрозоология – область науки, о которой охотно злословят. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что за время ее существования – за несколько веков – ученые, посвятившие ей себя, кроме нескольких видов лишайников и мха с Марса, никогда не видели никаких живых организмов неземного происхождения. В астрозоологии в общем множество дешевых сенсаций, почти столько же борющихся между собой школ, сколько и специалистов. Энтрель открыл (острословы говорят «изобрел») чувство осязательного обоняния, каким, по его мнению, должны обладать существа на планетах, погруженных в вечную ночь. Это чувство якобы позволяет им воспринимать не только запахи, но и форму объектов, их выделяющих. Заседания секции астрозоологов, на которых обсуждались такие и им подобные проблемы, превращались в сплошной нескончаемый спор. Их обычно посещали члены экипажа, желающие не столько расширить свои познания об обитателях иных миров, сколько увидеть Энтреля, мечущего в запальчивости громы и молнии на оппонентов.

Однажды, когда на повестке дня стояла проблема, касающаяся внешнего вида обитателей системы альфы Центавра, из последнего ряда кресел поднялся профессор Трегуб и попросил предоставить ему слово.

Антагонизм Энтреля и Трегуба был общеизвестен. Надо заметить, что знаменитый астрофизик делал немало, чтобы подзадорить Энтреля. То он называл астрозоологию «плодом, не доношенным на девять веков», поскольку она появилась на девятьсот лет раньше срока: ведь проверить выдвигавшиеся астрозоологами теории можно только при посещении звезд. А однажды в кулуарах заседания секции кто-то поинтересовался мнением Трегуба о последней работе Энтреля и услышал в ответ: «Пинг Муа учился у Фу Чена убивать драконов. За шесть лет упорных занятий он в совершенстве овладел этим искусством, но нигде не оказалось возможности его проявить…»

Как-то я спросил Трегуба о причине такой неприязни к астрозоологу. Он ответил мне:

– Дело в том, что астрозоологи чувствуют себя лучше всего в тех случаях, когда солнце вообще не имеет планет. Тогда они излагают нам с величайшей точностью, как бы выглядели создания, населяющие планеты этого солнца, если бы они у него были. Астрозоологи – схоластики XXX века. У них слишком мало веры в природу и слишком много – в самих себя.

Каждое подобного рода изречение Трегуба рано или поздно становилось известным Энтрелю и доводило старика до исступления, в котором он, надо сказать, прекрасно себя чувствовал, потому что – как говаривали – это было нормальным его состоянием.

Поэтому, когда Трегуб попросил слова, все астрозоологи всполошились, а гости вытянули шеи, предчувствуя новый подвох Трегуба. Астрофизик с серьезнейшим видом заявил, что с его точки зрения человек вообще никогда не сможет увидеть обитателей системы Центавра. В зале воцарилось недоуменное молчание; астрофизик добавил, что он предлагает провести некий эксперимент, и объяснил:

– Я буду человеком, у которого перед глазами находится именно такое существо, а вы будете меня расспрашивать, как оно выглядит. Если на основании моих добросовестных, подробных, с самыми лучшими намерениями предоставленных ответов вы сумеете вообразить себе в самом общем виде это существо, я признаю, что вы победили. В противном случае правым окажусь я.

Астрозоологи тихо посовещались. Энтрель усмотрел в словах Трегуба то ли парадокс, то ли шутку, но тот заверил его в своих самых серьезных намерениях. Наконец Энтрель вышел на середину зала, пригласил туда и Трегуба, но тот ответил, что предпочитает говорить со своего места. Старый исследователь звездной фауны выставил вперед, будто готовясь к сражению, свой острый подбородок и начал:

– Как велико это существо?

– Иногда оно несколько выше человека, иногда – ниже, временами совсем маленькое.

– Значит ли это, что оно сжимается и расширяется?

– Нет, оно изменяется подобно тому, как человек на вид становится ниже, когда он опускается на колени, садится или наклоняется.

– Так, значит, это существо может становиться на колени, садиться и наклоняться. Почему ты сразу не сказал об этом? – спросил Энтрель, распаляясь.

– Я говорил об этом только по отношению к человеку, поскольку, чтобы становиться на колени, нужно иметь ноги, чтобы наклоняться – спину и позвоночник, а я ничего такого не вижу.

– У этого существа есть конечности?

– Кажется, нет.

– Как это – кажется? Ты в этом не уверен?

– Нет.

– Почему?

– Это зависит от того, что мы отнесем к конечностям. Если бы это создание впервые увидело человека, оно могло бы решить, что у него пять конечностей и что пятой конечностью он говорит и принимает пищу, если бы он принял голову за своего рода конечность. Звучит странно, но это всего лишь возможная нечеловеческая точка зрения. Так вот и я, пожалуй, вижу части этого существа как бы обособленными в пространстве, но не уверен, не являются ли они всего лишь сужениями его торса.