Утопия-авеню - Дэвид Митчелл

Дин смотрит на Эльф, знает, о ком она думает. С одной стороны – ее племянник, любимый и желанный всеми, но жизни ему выпало меньше, чем пролескам… С другой стороны – сынишка Аманды Крэддок, нежеланный… во всяком случае, для Дина… живет себе в крохотной каморке в северном Лондоне, растет, цветет… существует. «Как странно шутит жизнь…»

Все выжидают четыре такта и:

До недавних пор Грифф отстукивал эти четыре такта по ободу барабана, но в последнее время перестал – все решили, что так выходит напряженнее. Дин ужасно боится забежать вперед, но, взбудораженный коксом, вступает на полтакта раньше нужного. «Черт, я то лажаю, то мажу…»

Остальные спешат ему на выручку:

Аплодисменты громкие, но сдержанные. Дин злится на себя. Ему хочется сбежать со сцены. Забиться в норку и не высовываться до конца века.

– Успокойся, – шепчет ему Джаспер. – Все будет хорошо.

«Этого де Зута не поймешь…» – думает Дин, шепчет в ответ:

– Извини.

Джаспер хлопает Дина по плечу.

«Он же никогда ко мне не прикасался…»

Эльф приходит на помощь:

– Мы очень рады, что мы здесь и что никому, особенно мне, не грозит тюремная камера за нанесение телесных повреждений бутафорской гитарой…

Смех в зале.

– Наша следующая песня – о любви, искусстве и воровстве. Своего рода заклятье вуду. Она называется «Докажи».

Эльф проверяет, готовы ли остальные. Заручившись неожиданными поддержкой и сочувствием Джаспера, Дин уверенно кивает:

– И раз, и два, и раз, два, три…

Дин выходит в освещенный сад у дома Кэсс Эллиот. Бассейн в два раза больше, чем у Энтони Херши. В кронах деревьев сияют фонарики. Смеются гости. Парочки расходятся по вигвамам в саду, лежат в гамаках, курят травку. «Вот о такой вечеринке я мечтал всю жизнь», – думает Дин. В доме, у раскрытого окна, Джони Митчелл, их временная соседка, поет «Cactus Tree»[172]. Ее голос пульсирует, наплывает волнами, страдает, утешает, жалеет, обещает. Дин всматривается в москитную сетку. В оранжевом свете лампы волосы и кожа Джони отливают золотом. Она поет, полузакрыв глаза, следя за пальцами на грифе. Джони все время меняет гитарный строй, вот в этой песне он DADF#AD с каподастром на четвертом ладу. «Мне бы тоже надо почаще строй менять. Звучание инструмента сильно меняется…» У Кэсс Эллиот молитвенное выражение лица. Грэм Нэш сидит, скрестив ноги по-турецки, смотрит на свою подругу, озаренную золотисто-оранжевым сиянием. Калифорния коснулась его, как царь Мидас, и тоже озолотила. Здесь все выглядят на пятнадцать процентов привлекательнее, чем где бы то ни было. На циферблат наручных часов Дина садится белая ночная бабочка. Джони заканчивает песню резким диссонирующим ударом по струнам.

Дин направляется на террасу в конце сада. Под апельсиновым деревом бродят павлины. Изрытая оспинами половинка луны висит над лесистой горой. «Свет луны – это свет солнца, только отраженный…» Луну закрывает черная ковбойская шляпа.

– Поздравляю, Дин. – Ковбой говорит тихо, напряженно. – Сегодняшний концерт – это что-то.

– Спасибо на добром слове. Местами неплохо отыграли, а кое-где я налажал…

– Эх, вот если бы все играли так, как ты лажаешь… Знаешь, насколько я могу судить, тебя ждет слава.

– Никто не знает, что ждет за поворотом.

– Любое пророчество – хорошо обоснованная догадка. Косячок? – Из ниоткуда появляется серебряный портсигар.

– С удовольствием.

Ковбой раскуривает косячок для Дина, засовывает второй в карман Динова пиджака.

– Что общего у всех групп?

– А что общего у всех групп?

– В один прекрасный день они перестают существовать.

– Да, но то же самое можно сказать обо всем.

– Джаспер и Эльф очень талантливы, однако твои песни гораздо лучше. А еще у тебя харизматичная внешность. Ты вполне можешь сделать карьеру соло. Понимаешь, Дин, я не люблю лести. Я предпочитаю факты. Твоя песня «Откати камень» должна входить в пятерку мировых хитов. И если ее правильно разрекламировать, то обязательно войдет.

– Погоди, а ты кто вообще?

– Джеб Малоун. Я работаю у мистера Аллена Клейна.

Дину знакомо это имя.

– У Аллена Клейна, нового менеджера The Rolling Stones?

– Да. Мистеру Клейну очень нравятся и твои песни, и твой голос, и твой настрой, а особенно – твой потенциал. Вот номер его телефона. – Джеб Малоун засовывает визитку в карман рубашки Дина. – Если решишь уйти из группы, мистер Клейн с удовольствием обсудит с тобой возможности дальнейшего сотрудничества.

«Возьми эту чертову карточку и разорви на мелкие кусочки…» – думает Дин и оглядывается по сторонам, не видел ли кто.

– У меня уже есть группа. И контракт. И менеджер.

– Да, Левон – хороший человек. Типичный канадец. Но шоу-бизнес – это джунгли, в них выживают хищники, а не хорошие люди. Мистер Клейн мог бы предложить тебе выгодный контракт на два сольных альбома. Четверть миллиона долларов. Не теоретически. Без всяких там оговорок. Немедленно.

Шум вечеринки смолкает. Дин не верит своим ушам, в которых продолжает звучать невероятная цифра.

– Сколько-сколько?

– Четверть миллиона долларов. Такие деньги меняют жизнь. Подумай, не торопись. Мистер Клейн будет ждать твоего звонка. – И Джеб Малоун исчезает в облаке дыма.

Дин направляется на террасу в конце сада. «Четверть миллиона долларов…» На соседней крыше завывают коты, распевают сладострастные кошачьи серенады.

– Дин Мосс, – произносит женщина, будто сошедшая с египетской вазы: густо подведенные глаза, льняной балахон, черные волосы. – Меня зовут Каллиста, и у меня есть очень необычное пристрастие. Может быть, ты про меня слышал.

– Или не слышал, – говорит Дин и делает глоток пива из бутылки.

– Я делаю гипсовые слепки пенисов.

Пиво фонтанирует из ноздрей Дина.

– У меня есть Джими Хендрикс, – начинает перечислять Каллиста. – Ноэль Реддинг. Эрик Бердон, только он сломался напополам. Ну, то есть слепок сломался, не пенис.