Последняя ночь на Извилистой реке - Джон Ирвинг

Кетчум называл Америку погибшей империей, а американцев — исчезнувшим народом. Дэниел Бачагалупо не знал, справедливо ли так говорить (по крайней мере, в данное время). Но как писатель, он знал: для него Америка действительно стала бывшей страной. С момента переизбрания Буша на второй срок Дэнни понял, что Америка для него потеряна; отныне он — сторонний наблюдатель, живущий в Канаде и намеренный жить здесь до конца своих дней.

Пока Люпита возилась с холодильником, Дэнни пошел в спортзал и оттуда позвонил в ресторан «Поцелуй волка». Как всегда по утрам, голос Патриса, записанный на автоответчик, предложил ему оставить сообщение. Дэнни неторопливо и подробно изложил свою просьбу. Он просил зарезервировать ему столик на все вечера, пока Патрис и Сильвестро не закроют ресторан на рождественские каникулы. Люпита была права: с некоторых пор Рождество приносило ему одни потери. Сначала гибель Джо, оборвавшая веселые рождественские поездки в Колорадо. Потом гибель отца, застреленного Карлом сразу после Рождества. А через год он лишился и Кетчума. Теперь предрождественские и рождественские дни не сулили ему ничего, кроме тяжких воспоминаний.

Дэнни не был Кетчумом; он даже не был «как Кетчум», хотя писатель иногда старался подражать старому сплавщику. О, до чего усердно он старался! Но это не было его работой, если понимать слово «работа» так, как понимал Кетчум. Работой Дэнни было писательство, и Кетчум это понял намного раньше самого Дэнни.

— Как писатель, ты должен совать нос во все поганое и тошнотворное и не морщиться, а давать полную волю своему воображению, — так однажды сказал ему Кетчум.

Дэниел Бачагалупо старался это делать. Если писатель не мог быть Кетчумом, он мог хотя бы сделать этого человека героем своего романа. Но разве это просто — превратить Кетчума в героя?

— Писателям, Дэнни, полезно знать, как тяжело иногда умирают, — сказал Кетчум, когда Дэнни пришлось выпустить три патрона, чтобы уложить своего первого оленя.

«Черт побери, я уже тогда должен был бы догадаться, что имел в виду Кетчум», — думал писатель в то утро, когда Люпита, отчистив холодильник, лихорадочно наводила порядок во всем доме. (Да, он должен был бы догадаться.)

Дэнни чувствовал: Кетчум что-то задумал. Точнее, он догадывался, что именно, но не представлял себе, как это произойдет. Разъяснение писатель получил неожиданно. Впрочем, не то чтобы разъяснение. Скорее, некоторую ясность. И произошло это в ноябре 2001 года, когда в соседней Америке отмечали День благодарения. В тот вечер Дэнни ужинал в «Поцелуе волка» с женщиной, которая была их с отцом семейным врачом. Отношения между писателем и этой женщиной не были интимными, но их связывала серьезная дружба. Являясь поклонницей его творчества, она написала ему письмо (тогда Дэнни еще жил в Штатах). Между ними завязалась переписка. Когда он переехал в Торонто, они достаточно быстро сблизились.

Женщину звали Эрин Рейли. Она была почти ровесницей Дэнни: двое взрослых детей, которые уже сами стали родителями. Не так давно муж бросил Эрин, уйдя к ее секретарше.

— Мне давно следовало догадаться, — с философским спокойствием рассказывала доктор Рейли. — Та особа и мой муж по сто раз на дню спрашивали меня, все ли со мной в порядке.

В Торонто Эрин стала для писателя тем, кем в Вермонте был для него Армандо де Симоне. Дэнни и сейчас переписывался с Армандо, но он и Мэри больше не ездили в Канаду. Путь на автомобиле стал для них тяжеловат, а летать самолетом они отказывались по причине возраста, но в еще большей степени — из-за множества правил, ограничивающих свободу этих вольнолюбивых людей.

— В службу безопасности аэропортов набирают отъявленных тупиц, — жаловался Армандо. — Представляешь, они мне заявили, что швейцарские армейские ножи можно проносить на борт только по специальному разрешению!

Эрин Рейли была внимательной читательницей и такой же внимательной собеседницей. Когда Дэнни задавал ей вопрос медицинского характера — касательно себя или какого-нибудь персонажа его романа, — доктор отвечала обстоятельно и подробно. И романы она любила обстоятельные и подробные.

— Знаете, Эрин, у меня есть приятель. Однажды, как он считает, его левая рука сплоховала в некоем важном деле. С тех пор его периодически посещают мысли отрезать себе левую руку. Если он все-таки это сделает, не умрет ли он от потери крови? — спросил Дэнни, пока они выбирали, что заказать на ужин.

Эрин была долговязой, похожей на цаплю женщиной с коротко стриженными седыми волосами и холодными светло-карими глазами. Она ко всему подходила основательно, будь то ее работа или чтение романа. Возможно, это было ее недостатком, но Дэнни такой недостаток в ней очень нравился. Эрин умела целиком отключаться от окружающего мира, причем степень отключенности порою внушала тревогу. (Примерно так же повар отключился от грозящей ему опасности и убедил себя, что Ковбой перестал его выслеживать.) На словах она понимала: да, нужно было догадаться об отношениях ее мужа и секретарши. Но на самом деле она никак не связывала многочисленные вопросы о ее самочувствии с грядущим уходом мужа. Более того, она отчасти винила и себя. Ведь это она выписала своему дорогому муженьку «Виагру». А уж ей-то не знать, какие странности вызывает этот препарат у мужчин его возраста! Однако Дэнни очень нравилась в Эрин эта «взрослая невинность». Помнится, вот так и повар не замечал некоторых пристрастий своего сына.

— Этот… приятель, которого периодически посещают мысли отрезать левую руку, — медленно выговаривала слова Эрин, — это вы, Дэнни? Или герой вашего произведения?

— Не то и не другое. Это давний друг нашей семьи. Я расскажу вам его историю целиком. Но история слишком длинная, даже для вас.

Он спохватился: ведь они пришли сюда не только для разговоров! А Эрин способна забыть о еде и слушать его историю. Они заказали по порции креветок в кокосовом молоке и бульон с зеленым карри. А на закуску взяли мальпекских устриц[239]в шампанском, украшенных луком-шалотом (фирменное блюдо Сильвестро).

— Эрин, пожалуйста, расскажите мне все, — попросил писатель. — Не упускайте никаких подробностей.

(Эту фразу писатель всегда ей говорил.)

Эрин улыбнулась и сделала маленький глоток вина. У доктора Рейли была привычка заказывать бутылку дорогого белого вина. Сама она выпивала один, от силы два бокала, а остальное оставляла Патрису, который затем продавал это вино в разлив. Зная щедрость Эрин, владелец ресторана нередко сам оплачивал вино. Патрис Арно тоже был пациентом доктора Рейли.

— Что ж, Дэнни, слушайте, если просили, — так начала в тот ноябрьский вечер 2001 года Эрин. — Вероятнее всего, ваш друг не умрет от потери крови, если отрежет руку выше запястья и если удар будет быстрым, а «орудие ампутации» — острым.