Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева

Однако не следует приписывать все лавры в создании этой легенды одному саксонскому резиденту. Современный российский историк В. С. Лопатин справедливо указывает, что дипломат застал в Петербурге слухи, появившиеся перед самой поездкой императрицы в Крым[1162]. Гельбиг только собрал их воедино и представил европейской публике. Письма Екатерины к разным корреспондентам, отправленные с дороги во время путешествия, пронизаны полемикой с недоброжелателями светлейшего князя, объявлявшими всю его деятельность в Причерноморье мистификацией. Так, 1 мая государыня рассуждала в послании Н. И. Салтыкову: «Легкоконные полки, про которые покойный Панин и многие иные старушонки говорили, что они только на бумаге, но вчерась я видела своими глазами, что те полки не картонные, но, в самом деле, прекрасные». «Чтобы видеть, что я не попусту имею доверенность к способностям фельдмаршала князя Потемкина, — продолжала она 3 мая, — надлежит приехать в его губернии, где все части устроены, как возможно лучше и порядочнее: войска, которые здесь, таковы, что даже чужестранные оные хвалят неложно; города строятся, недоимок нет»[1163].

Н. И. Панин, которого назвала императрица, умер еще в 1783 году. Это означает, что слухи о выброшенных на ветер миллионах и «картонной» коннице циркулировали уже тогда. Панин стоял во главе партии наследника престола Павла. Именно из этих кругов вышли россказни о колоссальном спектакле, устроенном Потемкиным на юге, чтобы скрыть свою несостоятельность как наместника. Одним из центров возникновения слухов о картонных избах и игрушечном флоте был дом Александра Романовича Воронцова. Переписка русского посла в Англии С. Р. Воронцовых и графа А. А. Безбородко пестрит намеками на то, что Потемкин не построил флот, израсходовав отпущенные ему средства. Часто Безбородко держал сторону светлейшего князя. 4 апреля 1788 года он писал в Лондон Семену Романовичу: «Ваше сиятельство не верит, что флот наш на Черном море в 40 судах. Прилагаю записку оному»[1164].

Объективно легенда о «потемкинских деревнях» сильно повредила России в преддверии войны. Императрица ехала в Крым показать иностранным дипломатам готовность страны к возможному конфликту. Это должно было предостеречь европейских покровителей Порты от подталкивания турок к нападению. Однако усиленно распространявшиеся слухи о картонных городах и гнилых кораблях перевесили в Париже, Лондоне, Берлине и Стокгольме отчеты собственных представителей и резидентов из России.

Примером может послужить история дона Франсиско де Миранды, собиравшего сведения для британской стороны. В 1787 году он приплыл из Стамбула в Херсон и посетил те самые земли, которые в наибольшей степени интересовали европейских оппонентов Петербурга. Дорогой путешественник вел подробный дневник, в который заносил информацию о численности русских войск, их дислокации по разным городам и населенным пунктам, уровне обучения, снабжения, о качестве крепостных построек, дорогах, верфях, числе и типах военных кораблей, количестве и национальном составе населения, по возможности точно указывал глубину бухт и фарватеры на реках и каналах. Рассказ Миранды ценен тем, что показывает положение на юге буквально накануне приезда Екатерины. Путешественник отмечал слабые и сильные стороны: удобное обмундирование и тесноту жилищ, высокое качество постройки судов и плохие госпитали, здоровый вид людей и скудное питание. Однако он ни словом не упоминал о картонных домах и декорированных под военные купеческих судах. Из дневника Миранды британцы должны были увидеть, что русская сторона прочно закрепилась на южных землях. Но в Лондоне старательно собранная резидентом информация оказалась не ко двору. Когда Миранда прибыл в британскую столицу, премьер-министр Уильям Питт Младший не проявил к нему особого интереса. Уже было решено играть в надвигающемся конфликте против России, и сведения, ложившиеся на другую чашу весов, только раздражали.

30 апреля к обеду галеры прибыли в Кременчуг. Продолжив путь вниз по Днепру и сойдя на берег неподалеку от Новых Кайдаков, государыня встретилась в степи с Иосифом II и уже вместе с ним отправилась к месту закладки Екатеринослава, а затем в Херсон. 31 мая императрица сообщала Гримму: «Каневское свидание продолжалось 12 часов и долее не могло продолжаться, потому что граф Фалькенштейн скакал во весь карьер к Херсону, где было назначено свидание… Я весьма сожалела, что не могла простоять на якоре трое суток, как того желалось его польскому величеству»[1165]. Екатерина преувеличивала в письме и свои сожаления, и то нетерпение, с каким Иосиф II, как всегда путешествовавший инкогнито, спешил на юг. В отличие от Станислава Августа, австрийский монарх вовсе не желал присоединяться к Екатерине во время ее путешествия в Крым, поскольку такой шаг ко многому обязывал его как союзника России. Однако уклониться от встречи с императрицей ему не удалось.

Вынужденность присутствия австрийского государя в свите Екатерины II весной 1787 года необходимо учитывать при трактовке политических высказываний и всего стиля поведения Иосифа II в Крыму. Неудовольствие оказанным на него давлением он выразил в ряде скептических замечаний и мрачных пророчеств относительно будущей судьбы Новороссии и Тавриды, которыми делился с Сегюром. По мнению императора, Екатеринослав (ныне Днепропетровск) «никогда не будет обитаем», а Севастополь, несмотря на все природное удобство его гаваней, не может быть защищен от нападения противника. «Его не поражали быстрые успехи русских предприятий, — рассказывает в мемуарах французский посол. — „Я вижу более блеска, чем дела, — говорил он. — Потемкин деятелен, но он более способен начинать великое предприятие, чем привести его к окончанию. Впрочем, все возможно, если расточать деньги и не жалеть людей. В Германии или во Франции мы не посмели бы и думать о том, что здесь производится без особенных затруднений“».

Иосиф II сразу же выделил Сегюра среди других представленных ему дипломатов и совершал с ним длительные пешие прогулки. «В разговорах со мной он дал мне понять, что мало сочувствует честолюбивым замыслам Екатерины. В этом отношении политика Франции ему нравилась. „Константинополь, — говорил он, — всегда будет предметом зависти и раздоров, вследствие которых великие державы никогда не согласятся насчет раздела Турции“»[1166]. Заметно стремление австрийского императора, с одной стороны, успокоить французский кабинет, а с другой — показать свою независимость по отношению к планам союзницы.

Херсон потряс путешественников и заставил на время замолчать даже самые злые языки. Сегюр описывает практически оконченную крепость, казармы, адмиралтейство с богатыми магазинами, арсенал со множеством пушек, верфи и строящиеся на них корабли, казенные здания, несколько церквей, частные дома, лавки, купеческие корабли в порту. Английский дипломат сэр Алан Фицгерберт доносил оттуда в Лондон: «По-видимому, императрица чрезвычайно довольна положением этих губерний, благосостояние которых действительно удивительно, ибо несколько лет назад здесь была совершенная пустыня»[1167].