Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева

Русская партия среди татарских вельмож, существовавшая на деньги Петербурга, предложила светлейшему князю понудить хана к отречению от престола и организовать со стороны жителей Крыма просьбу о принятии их в русское подданство[1118]. 14 декабря 1782 года императрица вручила Григорию Александровичу секретный рескрипт о необходимости присоединить Крым к России «при первом к тому поводе»[1119].

Начало операции по присоединению Крыма было запланировано на середину весны 1783 года, когда в степи появится подножный корм для лошадей. 8 апреля Екатерина подписала Манифест «О принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу»[1120]. «Как хан уедет, то крымские дела скоро кончатся, — писал ей Потемкин из Херсона, — я стараюсь, чтоб они сами попросили подданства»[1121]. Пребывание Шагин-Гирея на полуострове ставило его подданных в неудобное положение. Одно дело искать нового сюзерена, когда прежний владыка покинул свой народ, и совсем другое — уходить под руку России, когда хан не выехал еще за пределы собственных владений. Потемкин понимал колебания татарской знати. Он предпочитал терпеливо ждать, пока татары сами не подадут просьбу о вступлении в подданство России, а уж потом вводить войска на полуостров. И не ошибся. Русская партия действовала успешно и вскоре после отречения Шагин-Гирея обратилась к Екатерине с адресом, в котором просила ее присоединить Крым к России[1122].

«Дай Боже, — восклицает Екатерина в письме Потемкину 30 мая, — чтоб татарское или, лучше сказать, крымское дело скоро кончилось… лучше бы турки не успели оному наносить препятствия… а на просьбу татар теперь не смотреть»[1123]. Императрица, как видно из этих строк, считала возможным пренебречь при занятии Крыма формальным волеизъявлением его жителей, которому такое большое значение придавал светлейший князь. Ее беспокоили сроки осуществления операции, так как она опасалась, что Порта может, собрав войска, помешать присоединению ханства.

10 июля из лагеря при Карасубазаре Потемкин сообщил императрице о присяге татарской знати. «Знатные уже присягнули, теперь за ними последуют и все… Со стороны турецкой по сие время ничего не видно. Мне кажется, они в страхе, чтоб мы к ним не пришли, и все их ополчение оборонительное»[1124]. Действительно, вскоре состоялась присяга мусульманского духовенства и простого народа. «Говорено было мне всегда, что духовенство противиться будет, а за ними и чернь, но вышло, что духовные приступили из первых, а за ними и все». Мусульманское духовенство Крыма было настолько раздражено пренебрежением бывшего хана к религиозным традициям, что, получив от Потемкина заверение «соблюдать неприкосновенную целость природной веры татар», не только само согласилось присягнуть, но и склонило к этому основные слои населения[1125].

Потемкин разработал основы переселенческой политики. Главенствующим стал принцип раздельного проживания народов с разной религией и культурой: переселенцы занимали только пустующие земли, создавали новые города и деревни и практически не соприкасались с кочевниками в хозяйственных занятиях. Это предотвращало конфликты между разными, подчас враждебно настроенными друг к другу народами. Христиане селились на побережье, а татары — в основном в центральных степных районах. Такое положение не позволяло татарам в случае удара Турции сразу прийти на помощь единоверной Порте — на берегу размещались базы русской армии и флота.

Еще находясь в лагере у Карасубазара, Потемкин получил письмо Екатерины от 26 июля 1783 года. Императрица сообщила ему, как воспринято в России известие о присоединении Крыма. «Публика здешняя сим происшествием вообще обрадована, цапано — нам никогда не противно, потерять же мы не любим»[1126].

Фридрихсгам

Во время операции по присоединению Крыма беспокойство Екатерины вызывало поведение ее шведского соседа. Густав III отправился в Финляндию, где разбил военные лагеря у русской границы и предложил императрице встретиться с ним в любом удобном месте. Екатерина назначила Фридрихсгам. «Король шведской, взяв у французов денег для демонстрации, делает из шести полков лагерь у Тавастгута, — сообщала она Потемкину, — а в самое то же время нам подтрушивает свидание».

Князь постарался ободрить императрицу и советовал ей действовать твердо: «На шведского короля смотреть не надобно, а сказать его величеству, что Вы собрания лагерные близ Ваших границ в другое время сочли бы забавою, но в обстоятельствах настоящих это пахнет демонстрациею. Объявите ему серьезно, что Вы не оставите употребить всего, что возможно к избавлению себя вперед от таковых забот»[1127].

3 мая 1783 года между Парижем и Стокгольмом был срочно возобновлен трактат 1778 года о субсидиях. Густав III получил право на ежегодную финансовую поддержку в размере 1 миллиона 500 тысяч ливров[1128]. Добившись выплаты этой суммы, шведский король и приступил к строительству лагерей в Финляндии.

При этом у Густава III были и свои планы. Он не собирался становиться во всем послушной игрушкой Парижа. Ему казалось, что две могущественные державы — Россия и Франция — соперничают друг с другом за влияние на Швецию, и в этих условиях у него появился шанс сделать самостоятельный выбор в пользу того союзника, который заплатит больше. Поскольку Россия занята на юге, рассудил король, шведы могут попробовать разделаться со своим старинным врагом Данией. Шведский штаб подготовил план молниеносной войны против соседей, но для начала следовало заручиться гарантией ненападения со стороны Петербурга[1129]. Для этого Густав и звал соседку на новое свидание во Фридрихсгам.

Екатерина согласилась крайне неохотно. В конце июня она отправилась на рандеву, но только для того, чтобы потянуть время и разузнать об истинных намерениях соседа. Ее раздражение против Густава проявилось в ряде колких замечаний. Осматривая шведские войска у Тавастгута, король упал с коня и сломал левую руку[1130]. В письме Потемкину императрица по этому поводу съязвила, что Александр Великий не свалился бы с лошади на виду у своей армии. Гримму она сообщила, что есть прекрасный способ сделать Густава счастливым — предоставить ему место напротив зеркала, дабы он мог постоянно любоваться собственным отражением.