Восемь - Кэтрин Нэвилл

— А при чем тут половая принадлежность? — спросила я. Соларин улыбнулся и потрепал меня по голове,,

— Девочки отличаются от мальчиков, — сказал он. — Хочешь, покажу на практике?

Я рассмеялась и посмотрела на него при лунном свете.

— Объясни.

— Мы думаем по-разному, — сказал он и устроился у моих ног, положив голову мне на колени.

Поймав его взгляд, я вдруг поняла, что он говорит серьезно.

— Например, — продолжал Соларин, — пытаясь отыскать формулу, которая скрыта в шахматах Монглана, ты рассуждаешь иначе, чем я.

— О'кей! — сказала я со смешком. — Как бы ты подошел к этому?

— Я бы составил подробный перечень всего, что я знаю, — сказал он, отпив бренди из моего бокала. — А потом посмотрел бы, как можно скомбинировать эти условия задачи, чтобы получить решение. Хотя, честно говоря, у меня есть некоторое преимущество перед тобой. Например, я был чуть ли не единственным человеком за тысячу лет, который видел покров, фигуры и даже доску. Последнюю, правда, мельком.

Я удивилась и невольно шевельнулась. Соларин почувствовал мое движение и покосился на меня.

Когда в России обнаружили доску, быстро нашлись те, тут же заявил, что они берутся отыскать и фигуры, — сказал он. — Конечно, они были членами команды белых. Думаю, Бродский — тот кагэбешник, который ходил за мной по пятам в Нью-Йорке, — один из них. По совету Мордехая я заявил, что знаю, где остальные фигуры, и смогу захватить их. Так мне удалось получить карт-бланш от власть имущих.

Тут он понял, что отвлекся, и вернулся к прежней теме. Глядя на меня в серебристом свете луны, Соларин сказал:

— Я видел на шахматах Монглана очень много разных символов. Это заставило меня предположить, что в них заключена не одна формула, а гораздо больше. Ведь, как ты заметила, эти символы обозначают не только планеты и знаки зодиака, но также и элементы периодической системы. Мне кажется, что для трансмутации разных элементов нужны разные формулы. Но откуда нам знать, в какой последовательности расположить символы? Откуда нам знать, что хотя бы одна из этих формул вообще работает?

— Из твоей теории мы этого не поймем, — произнесла я, обдумывая его слова. — Здесь слишком много случайных переменных и много перестановок. Я, может быть, и не слишком много знаю об алхимии, но я разбираюсь в формулах. Все, что мы знаем, указывает на то, что формула только одна. Однако это может быть совсем не то, о чем мы думаем…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Соларин.

С начала нашего пребывания на острове никто из нас ни разу не упомянул о тех фигурах, которые лежали под раковиной на камбузе. Как будто по молчаливой договоренности, мы старались не нарушить нашу идиллию упоминанием о том, что поставило под угрозу наши жизни. Теперь, когда Соларин все-таки затронул эту тему, я снова стала ломать голову над задачей, которая, словно зубная боль, не давала мне покоя многие месяцы.

— Мне кажется, там заключена единственная формула с очень простым решением. Зачем было окружать ее такой завесой тайны, если бы она была настолько сложна, что никто все равно не смог бы понять ее? Это как с пирамидами: тысячи лет люди твердили, как было тяжело египтянам переносить гранитные и известняковые блоки весом в две тысячи тонн при помощи примитивных приспособлений. И твердят до сих пор. А что, если египтяне и не думали двигать блоки? Египтяне ведь были алхимиками, не так ли? Они, должно быть знали, что эти камни можно растворить в кислоте, налить раствор в ведро, а потом снова слепить их вместе, как цемент

— Продолжай, — сказал Соларин, глядя на меня со странной улыбкой.

«Как же он все-таки красив», — не к месту подумалось мне.

— Фигуры светятся в темноте, — сказала я, хватаясь за убегающую мысль. — Ты знаешь, что получится, если разложить ртуть? Два радиоактивных изотопа: один из них в течение нескольких часов или дней превратится в таллий, другой — в радиоактивное золото.

Соларин перевернулся, привстал надо мной на локтях и пристально посмотрел мне в глаза.

— С твоего разрешения, я немного поработаю адвокатом дьявола, — сказал он. — Ты путаешь причину и следствие. Ты говоришь, что если у нас есть фигуры, полученные путем трансмутации, то должна быть формула, благодаря которой они были созданы. Даже если это и так, то почему именно эта формула? И почему только одна, а не пятьдесят или сто?

— Потому что в науке, как и в природе, самое простое, самое очевидное решение, как правило, оказывается верным, — сказала я. — Минни считает, что формула только одна. Она сказала, что формула состоит из трех частей: доски, фигур и покрова. — Тут меня осенило: — Как камень, ножницы и бумага. Есть такая детская игра…

— Ты сама как ребенок, — засмеялся Соларин и сделал еще один глоток бренди из моего бокала. — Однако общеизвестно, что все гениальные ученые в душе дети. Продолжай.

— Фигуры покрывают доску, покров покрывает фигуры, — проговорила я, размышляя вслух. — Значит, возможно, первая часть формулы описывает «что», вторая говорит «как», а третья… объясняет «когда».

— Ты имеешь в виду, что символы на доске описывают элементы, которые участвуют в реакции, — сказал Соларин, пытаясь почесать затылок под повязкой. — Фигуры говорят, в какой пропорции надо брать эти элементы, чтобы смешать их, а покров объясняет, в какой последовательности это делать?

— Почти, — произнесла я, дрожа от возбуждения. — Как ты уже сказал, эти символы обозначают элементы периодической системы. Однако мы не учли того, что бросается в глаза с первого взгляда. Они также представляют собой планеты и знаки зодиака! Третья часть говорит «когда» — в какое время, месяц или год каждый этап процесса должен быть закончен! — Но как только эти слова сорвались с моих губ, я поняла, что получается какая-то чепуха. — Разве важно, в какой день или месяц ставить химические опыты?

Соларин какое-то время молчал. Затем он медленно заговорил, безупречно правильно, как по учебнику, произнося каждое слово, — он всегда так делал, когда волновался.

— Разница может быть очень даже большая, — сказал он, — если знаешь, что имел в виду Пифагор, говоря о «музыке сфер». Кажется, тебе удалось подобраться к разгадке. Давай возьмем фигуры.

Когда я спустилась вниз, Лили и Кариока похрапывали на разных койках. Соларин остался на палубе, чтобы зажечь лампу и приготовить шахматную доску, на которой они с Лили каждый вечер играли в шахматы.

— Что происходит? — спросила Лили, услышав, как я вытаскиваю сумку с фигурами из-под раковины.

— Мы разгадываем эту головоломку, — радостно сообщила я. — Хочешь присоединиться?

— Конечно. — Лили стала вставать, и койка под ней жалобно заскрипела. — Я все думала, когда вы пригласите меня принять участие в ваших ночных бдениях. Что между вами происходит? Или это не подлежит огласке?