Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса - Стивен Пинкер

Обличители, пугающие публику сциентизмом, часто путают постижимость с грехом под названием «редукционизм» – анализом сложных систем посредством разложения их на более простые части или, если верить таким обвинениям, сведением сложных систем исключительно к их более простым частям. В действительности объяснить сложное явление на более глубоком уровне – не значит сбросить со счета его многогранность. Закономерности, выявленные на одном из уровней анализа, не сводятся к совокупности компонентов более низкого уровня. Хотя Первая мировая война и представляла собой движение материи, никто не возьмется объяснять ее языком физики, химии и биологии, отказавшись от более вразумительного в данном случае анализа взглядов и целей лидеров европейских держав 1914 года. В то же время любопытный исследователь может с полным правом спросить, почему человеческий разум склонен к таким взглядам и устремлениям, как, например, трайбализм, чрезмерная самоуверенность, взаимный страх и культура чести, которые составили в тот исторический момент столь гремучую смесь.

Второй идеал науки состоит в том, что мы должны позволять миру сообщать нам, верны ли наши представления о нем. Традиционные основания убеждений – вера, откровение, догма, авторитет, харизма, народная мудрость, герменевтический анализ текста, сияние субъективной уверенности – это генераторы ошибок, и их нельзя считать источниками знаний. Вместо этого наше мнение по поводу эмпирических утверждений должно меняться в зависимости от их соответствия реальности. Когда ученых просят объяснить, как они это делают, они обычно обращаются к предложенной Карлом Поппером модели предположений и опровержений, согласно которой научную теорию можно эмпирически опровергнуть, но подтвердить окончательно невозможно. В реальности, однако, наука не очень похожа на стрельбу по тарелочкам, когда вместо мишеней в небо запускают гипотезы, чтобы разбить их вдребезги. Процесс ближе байесовскому мышлению (подходу, которого придерживаются суперпрогнозисты из предыдущей главы). Новой теории присваивают некий первоначальный уровень доверия в зависимости от того, насколько она сочетается со всем, что нам уже известно. Затем этот уровень доверия повышается или понижается в соответствии с вероятностью наступления реально наблюдаемых событий в случае, если теория верна или неверна[1170]. Неважно, кто был ближе к истине, Поппер или Байес, но уровень уверенности ученого в истинности теории зависит от того, насколько она согласуется с эмпирическими данными. Любое движение, которое называет себя «научным», но не поощряет проверку собственных утверждений (в особенности убивая несогласных или бросая их за решетку), – это не научное движение.

~

Многие люди готовы поручить науке изобретение полезных лекарств или удобных электронных устройств и даже поиски законов, по которым работает материальный мир. Однако они проводят черту перед вечными вопросами, особенно важными для нас как для человеческих существ: кто мы, откуда пришли, в чем смысл и цель нашей жизни. Эта территория традиционно принадлежит религии, и именно защитники религии, как правило, азартнее прочих критикуют сциентизм. Им по душе план раздела, предложенный палеонтологом и популяризатором науки Стивеном Джеем Гулдом в книге «Камни веков» (Rocks of Ages), в соответствии с которым приличествующие науке и религии заботы принадлежат к «неперекрывающимся магистериумам». Наука получает эмпирическую вселенную; религии отходят вопросы нравственности, смысла и ценности.

Но это соглашение разваливается, стоит лишь к нему присмотреться. Нравственные воззрения любого научно грамотного, то есть не обманутого фундаментализмом человека требуют безусловного разрыва с религиозными концепциями смысла и ценности.

Начать с того, что научные данные подтверждают фактическую ошибочность систем верований всех традиционных мировых религий и культур – их теорий происхождения мира, жизни, человека и общества. Мы знаем (а наши предки не знали), что люди принадлежат к единственному виду африканских приматов, который создал земледелие, государство, а позже и письменность. Мы знаем, что наш вид – крошечный побег генеалогического древа, на котором расположены все живые существа и которое возникло из пребиотических химических веществ почти четыре миллиарда лет назад. Мы знаем, что живем на планете, которая вращается вокруг одной из ста миллиардов звезд нашей галактики, одной из ста миллиардов галактик возникшей 13,8 миллиарда лет назад Вселенной, возможно одной из огромного множества вселенных. Мы знаем, что наши интуитивные представления о пространстве, времени, материи и причинности не соответствуют тому, что происходит в реальности на макро- и микроуровне. Мы знаем, что у законов, управляющих материальным миром (в том числе несчастными случаями, болезнями и прочими бедами), нет никаких задач, связанных с благополучием человека, что не существует судьбы, провидения, кармы, проклятий, предсказаний будущего, божественной кары или услышанных молитв, но что несоответствия между законами вероятности и механизмами работы нашего сознания объясняют, почему люди верят в сверхъестественное. А еще мы знаем, что знаем не все и что излюбленные верования любого времени и любой культуры могут оказаться убедительно опровергнутыми, включая, без сомнения, и некоторые из тех, которых мы придерживаемся сегодня.

Другими словами, воззрения, определяющие сейчас нравственные и духовные ценности образованного человека, – это воззрения, данные нам наукой. Хотя научные факты сами по себе не заставляют нас принять те или иные ценности, они, несомненно, сужают диапазон выбора. Подрывая доверие к религиозным деятелям в вопросах реального мира, они заставляют сомневаться и в их праве на последнее слово в вопросах морали. Научное разоблачение теории о мстительных богах и оккультных силах компрометирует среди прочего обычаи человеческого жертвоприношения, охоты на ведьм, исцеления молитвой, испытания судом Божиим и преследования еретиков. Показывая бесцельность законов, управляющих Вселенной, наука заставляет нас взять на себя ответственность за свою жизнь, за благополучие нашего вида и всей нашей планеты. Тем самым она подрывает основы любой моральной или политической системы, опирающейся на представления о мистических силах, миссии, предназначении, диалектике, борьбе или финальном спасении. А в комбинации с парой вполне бесспорных соображений – что каждый из нас ценит cвое собственное благополучие и что все мы социальные существа, взаимодействующие друг с другом и способные договариваться о правилах поведения, – научные факты свидетельствуют в пользу защитимой этики, то есть таких принципов, которые в максимальной степени способствуют процветанию человека и других чувствующих созданий. Этот неотделимый от научного понимания мира гуманизм (глава 23) становится фактической моралью современных демократий, международных организаций и освобождающихся от предрассудков религий, а его неисполненные пока обещания определяют те нравственные императивы, которые стоят перед нами сегодня.

~

Хотя наука, ко всеобщему благу, все глубже проникает в нашу материальную, нравственную и интеллектуальную жизнь, культурные институты зачастую взращивают мещанское равнодушие к ней, перерастающее в презрение. Высоколобые журналы, в теории посвященные любым идеям, ограничиваются политикой и искусством, уделяя минимум внимания научным теориям и делая исключение лишь для политизированных вопросов вроде глобального потепления (и регулярных атак на сциентизм)[1171]. Еще хуже относятся к науке на гуманитарных факультетах многих университетов. Студенты получают дипломы, имея совершенно никудышное представление о науке, а то, чему их учат, зачастую настраивает их против нее.