Возвращение Томаса. Башня-2 - Юрий Никитин

Олег некоторое время потоптался с ним рядом, прошелся вдоль охотничьих трофеев, побродил по комнате несколько минут бесцельно, так показалось Юлии, затем его могучая фигура показалась на пороге. Она покорно дала себя обнять за плечи.

По эту сторону дома дорожка опускалась прямо в озеро. Сквозь прозрачную воду видны были аккуратно уложенные плитки, что уходили дальше и дальше, в глубину, словно хозяин иногда уходил ночевать под водой. В двух шагах от кромки неподвижной воды лежало громадное старое бревно с облупившейся корой, гладкое, как круто сваренное и очищенное от кожуры яичко.

Ни он, ни Юлия не видели, что Россоха, оглянувшись, быстро вывел на экране другую панель, быстро простучал по клавишам, дождался ответа, снова быстро-быстро набрал длинный шифр, а когда мигнул огонек соединения, наклонился к встроенному микрофону и бросил несколько коротких фраз.

Некоторое время сидели на бревне молча. Плечи соприкасались, Юлия чувствовала жар его сильного тела. Она прикидывала, лечь ли ему на колени – мужчинам это нравится, у них сразу начинает усиленно работать фантазия в одном направлении – или же пусть он положит голову ей на колени – в этом случае она сможет ему чесать голову и уши, все животные это обожают, к тому же ее грудь снизу выглядит вообще бесподобной…

Олег тяжело вздохнул:

– Ладно, Россоха прав. Ты умная и сильная. Тебе можно рассказать все.

Юлия подавила вздох разочарования, сделала понимающее лицо, кивнула. Некоторое время молча смотрела на тихое озеро. Затем, понимая, что она должна спрашивать, сказала негромко:

– Так кто же ты?

– Такой же человек, – ответил он с готовностью, словно полгода репетировал ответ, – как и ты. Ничего особенного. Я уже говорил, что сейчас даже правительства стран не имеют такой власти, как всякие там транснациональные компании, международные банки…

– Наркокартели, – добавила она. – Это я уже поняла. Ты кто? На наркодельца не очень похож…

– А на кого? – полюбопытствовал он.

– Ну… Ты чуточку поблагороднее. С виду, конечно.

Он усмехнулся:

– Не знаю, приложимо ли это слово к нам. Нет, мы, конечно же, считаем себя образцом благородства… хотя не все, понятно, но наша деятельность настолько непривычна и шокирующа, что я бы не рискнул проводить опрос на улице…

Она зябко повела плечами. Свежестью дохнуло то ли от озера, то ли от его тела пошло ощущение угрозы.

– Да ладно тебе, – ответила она тихо. – Все знают, что вы там в своих тайных службах режете, душите и пытаете всех и друг друга! Все знают, все привыкли. И что в других странах тоже убиваете противников, пытаете, режете, душите…

Олег смотрел на поверхность озера, но внутренним взором следил за ее лицом. Страшная ночь… или две?.. не изгладилась из ее памяти, но ее психика упорно затаптывает жуткие и оскорбительные воспоминания вглубь, а побледневшее и с заметными кровоподтеками лицо по-прежнему чистое и невинное, по радужной оболочке глаз виден запас здоровья на долгие-долгие годы. Это настоящая, здоровая, сильная, живучая женщина среди миллионов больных, изнеженных, слабых, болезненных, неустойчивых, беспомощных…

Да, он помнит, как с таким же любопытством и интересом смотрели молодые девушки, когда на помостах вешали разбойников, рубили головы смутьянам, а особо опасных врагов четвертовали… Щечки оставались румяными, а голоса щебечущими, когда они проходили между рядами посаженных на колья воров… Эти – выжили и дали потомство, которое сейчас правит миром. Изнеженные цветы – завяли.

– Не совсем то, – ответил он. – Есть еще хуже… Точнее, непривычнее. Словом, есть некая наднациональная структура, как теперь говорят. Обладает большой властью и возможностями. Ее люди внедрены во все властные структуры мира, как в финансовые, военные, массмедиа и прочее-прочее. Возглавляет ее Совет Тайных… Это и есть наша организация. Можно даже с большой буквы – Организация. Мы беремся решать те проблемы, которые не решается даже упомянуть вслух правительство, любое правительство, из боязни… ну, из боязни!

– Ни фига себе, – сказала она. Теперь, когда он явно не собирался класть голову ей на колени, она ощутила некоторый интерес к разговору. – Значит, вы считаете себя настолько крутыми, что правительства всех стран для вас вроде кур на дороге под колесами ваших автомобилей?

Он сказал:

– Зачем же так? Вон группка зеленых берется спасать пингвинов, которых не спасает правительство. Значит ли это, что зеленые круче? Мы тоже беремся решать проблемы, о которых все знают, но… стыдливо закрывают глаза. Даже когда понимают, что в таком виде цивилизация обречена. И вот-вот рухнет. Но проклятые «права человека», умело вам навязанные, оказались настолько крепкими, что…

Он раздраженно умолк. Она спросила осторожно:

– Какие такие проблемы?

Он явно мялся, не решаясь что-то сказать. Она ощутила, что деятельность их Организации, судя по его смущению, в самом деле вряд ли пользовалась бы одобрением у большинства людей.

– Возьмем, для примера, – сказал он, – такую проблему… Раньше женщина рожала с десяток детей, а то и больше. Словом, всю жизнь рожала. Когда десять, а когда и двадцать. Я не говорю, что это хорошо или плохо! Просто мир был другим, противозачаточных не знали, женщина всякий раз рожала… Пятеро из таких детей мерло еще до годовалого возраста. Еще пятеро – не достигнув пятнадцати лет. В половую зрелость, таким образом, входили только совершенно здоровые, иммунные ко всем болезням люди. С их детьми история повторялась… Но вот пришла наша великолепная медицина. Сама по себе медицина… просто медицина. Она точно так же может отбирать детей здоровых, а нездоровых… А-а-а, уже морщишься? Так вот, сейчас нынешняя мораль велит сохранять жизнь любому больному, дебилу, уроду. Медицина, послушный инструмент нашей морали, сохраняет. Уже треть населения планеты состоит из больных и умственно неполноценных. А размножаются они быстрее здоровых: делать-то больше нечего, а пособия выплачивают о-го-го какие! Здоровые завидуют. Не такая бы и беда, если бы размножались только среди своих! Увы, вступают в брак и с полноценными людьми, внося больные гены в общих детей. Сейчас человечество на той опасной грани, когда генетический аппарат настолько загажен болезнями, что вот-вот возврат к здоровью станет невозможным. И что же? Все руководители стран это знают. И все ученые. Но… молчат. Потому что заикнуться о евгенике – это прослыть фашистом, мракобесом, человеконенавистником… слово-то какое! Что делается во вред человечеству, то объявлено любовью «к каждому отдельному человеку», а в чем в самом деле спасение человечества, то это именуется че-ло-ве-ко-не-на-вист-ни-чест-вом!

Она спросила язвительно:

– Потому вы, такие добренькие «вообще», готовы делать то, за что не берется ни одно цивилизованное правительство?

Он мирно усмехнулся:

– А нам не нужны голоса избирателей. Голоса рядовых избирателей.