Ночные грехи - Тэми Хоуг

Ханна вернулась в дом, потирая замерзшие руки. Она чувствовала, что холод пробрался гораздо глубже. Он охватил ее всю, когда она стояла в гостиной, осознавая, что ее семьи больше не существует. Дом казался огромным и пустым. Она почувствовала себя одиноко и задрожала при мысли, что теперь будет всегда одна.

Только с Лили.

Лили лежала на боку в своей кроватке, свернувшись клубочком рядом со старым плюшевым медвежонком Джоша, как обычно, посасывая большой пальчик. Ханна посмотрела на дочь. Слабый свет ночника падал на лицо девочки, такое милое, такое невинное, такое дорогое, обрамленное золотистыми локонами. Длинные ресницы касались пухлых щек, раскрасневшихся ото сна. Ее рот, словно бутон розы, был слегка приоткрыт.

— Мой малыш, — прошептала Ханна, кончиками пальцев нежно касаясь Лили.

Она все еще помнила, что чувствовала, когда носила в себе эту драгоценную жизнь. Она все еще помнила и то, как носила Джоша. Каждый момент радости, страха, удивления этому чуду, которое будет ее первым ребенком. Их волнение — ее и Пола — при новости, что они станут родителями. По ночам, лежа в постели, они тихо разговаривали, планируя его будущее, и Пол держал руку на ее животе.

Мысли, что они никогда больше не будут лежать вместе, никогда не будут планировать свое будущее, потому что она знала, каким горьким может быть настоящее, разрывали ее сердце. Ханна чувствовала себя так, как будто ее ограбили. Отняли сына, брак, веру, мир, который был местом, полным замечательных перспектив…

— Ничего не осталось, кроме нас, Лили-клопик, — прошептала она.

Лили широко распахнула глаза, заморгала и села, потирая маленьким кулачком щеку. Она посмотрела на Ханну и нахмурилась, заметив слезы в ее глазах.

— Нет, не плачь, мамочка, — захныкала она, протягивая ручки в безмолвной просьбе взять ее на руки.

Ханна подхватила девочку на руки и прижала к себе, рыдая из-за всего, что потеряла, из-за неопределенности будущего. Боль и страх овладевали ею, и все, что она могла сделать, это крепко держать своего ребенка и молиться за надежду. Это было таким малым по сравнению с тем, что она потеряла.

Силы покинули ее, и она опустилась в старое белое плетеное кресло-качалку. Лили привстала на ее коленях и попыталась вытереть слезы маленькой ручкой.

— Нет, мамочка, нет! Не плачь! — умоляла она.

— Иногда маме нужно поплакать, милая. — Ханна поцеловала пальчики дочери. — Иногда нам всем надо поплакать.

Лили села, чтобы обдумать ее слова. В комнате воцарилась тишина, но снаружи ветер, завывая, выводил враждебный контрапункт. Ханна обняла девочку и притянула к себе поближе.

— Где Джош, мама? — спросила Лили, медленно засовывая большой палец в рот.

— Я не знаю, милая, — тихо ответила Ханна, ее взгляд задержался на пустой кровати и потрепанном медвежонке-панда, который был любимой игрушкой ее сына. Она купила его в тот день, когда доктор сказал, что она носит ребенка. Купила для него. Он спал с ним каждую ночь на протяжении всей своей жизни. Каждую ночь, кроме последних одиннадцати.

— Давай будем думать, что он где-нибудь, где тепло, — шептала она, глубоко вдыхая сладкий аромат детской присыпки, нежно укачивая дочь. — И что ему не страшно. Что он скучает по нас, но знает, что мы вернем его домой сразу же, как только сможем. Что он понимает, как мы любим его, и уверен, что мы его найдем… Потому что мы… я обещаю.

Ханна закрыла глаза и затаила дыхание, прижав дочь к себе. Она молилась за надежду и силы, которые потребуются ей, чтобы выполнить обещание, за веру, что так или иначе, где-нибудь, ее молитвы услышат и ответят.

День 13-й

17.54

— 7 °C

Она видела лицо мальчика, бледный овал, с веснушками, похожими на крошки мускатного ореха, разбросанные по сливкам. Он смотрел сквозь нее; его глаза, синие и как будто невидящие, были широко открыты. Затем он исчез, словно просто выключили свет, оставив ее в кромешной темноте.

У нас есть предложение для тебя, умная девочка… умная сука… Голос без тела, гладкий и зловещий, как змея. Она задрожала и почувствовала, что опрокидывается и кружит в черной пустоте. Обессилевшая. Уязвимая. Ждущая. Затем на нее посыпались удары, вызывая нестерпимую боль по всему телу в разных направлениях.

Меган вздрогнула и… проснулась. Хирургический костюм, который Кэтлин Кейси принесла для нее, прилип к ее телу, как влажные бумажные салфетки. Она внимательно осмотрелась вокруг, изучая предмет за предметом, заставляя себя успокоиться, ослабить контроль, отбросить страх, сориентироваться. Она была в безопасности. Гарретт Райт находился за решеткой.

Ей ужасно хотелось знать, нашли ли Джоша.

Календарь на стене палаты показывал понедельник, 24 января. Том Брокоу разговарил сам с собой в подвешенном на противоположной стене телевизоре.

Меган вспомнила, что Митч отвез ее в больницу. Все, что было после этого, сливалось вместе и кружилось, как стеклянные чешуйки в калейдоскопе. Маленький человек с индийским акцентом и огромным носом спокойно отдавал распоряжения и задавал вопросы. Медсестры, шепотом обращающиеся к ней и бесшумно передвигающиеся вокруг ее кровати. Иглы. Боль. Видение Харриса Форда, смотрящего на нее сверху.

Ей казалось, что приходил Митч — проверить, как у нее дела.

Меган проспала все воскресенье и большую часть этого дня, оглушенная усталостью и лекарствами. Теперь она чувствовала себя, как после большой дозы алкоголя, мысли в голове потеряли ясность. Боль завладела всем телом. Казалось, не было ни уголка, куда бы она не добралась. Тонкие нити тянулись от ран прямо к мозгу. Ее правое колено. Левое предплечье. Почки. Правая рука — рука, которая заполнила тысячи полицейских отчетов. Рука, которая держала пистолет достаточно твердо, чтобы выиграть с полдюжины премий за меткую стрельбу. Рука, которая была теперь в гипсе.

Доктор Бэскир, тот, что с носом и акцентом, приходил в начале дня, во время одного из ее кратких периодов ясного сознания. Напевая и разговаривая с разными частями ее тела, он проверил все жизненно важные органы и болезненные точки. Много, много ушибов, сказал он спине. Колену он рекомендовал физиотерапию. Последней доктор осмотрел руку. Бедные, бедные милые маленькие косточки, сказал он.

С выражением сочувствия на серьезном лице Бэскир сказал Меган, что не может обещать возвратить ей полную подвижность руки. Он сказал это почти шепотом, словно не желая, чтобы милые маленькие косточки услышали дурные вести. Он сделал все, что было возможно тут, на месте, как временные меры, но теперь, когда погода, наконец, прояснилась, они перевезут ее в медицинский центр округа Хеннепин, где хирург-ортопед начнет кропотливый процесс восстановления тонких структур.

Страх поразил Меган, как мачете, когда его слова всплыли в голове. Полицейскому необходимы две здоровых руки. Полицейский — это все, кем она хотела когда-либо быть. Работа была ее жизнью. А теперь она вряд ли сможет делать свою любимую работу на протяжении всей оставшейся жизни.