Илион - Дэн Симмонс

Герои устремились дальше. Европеец едва успел увернуться из-под ног и тяжелых щитов ахейских предводителей.

– СТОЙТЕ! – заорал Манмут, прибавив больше громкости, чем собирался.

Ахилл, Гектор, Одиссей, Диомед, Нестор и другие обернулись на зов. Простые воины почтительно расступились.

– Через полминуты, – выдохнул моравек, – что-то должно произойти.

– Что именно? – потребовал ответа Приамид.

– Не знаю. Неизвестно даже, ощутим ли мы здесь какие-то последствия. Провалиться на месте, а вдруг мой самодельный таймер возьмет, да и откажет?..

– Ты опять говоришь молча, – сообщил Орфу.

– А, извини. – Европеец перешел на слышимую греческую речь. – Погодите, и сами увидите. Еще восемнадцать секунд.

Кстати, в античности совсем другие меры времени. Ладно, лишь бы дошел основной смысл сказанного.

– А ведь даже если Прибор не оставит от Марса камня на камне, – задумчиво промолвил краб, – мы пока не уверены, что эта Земля находится в той же вселенной и времени. С другой стороны, так называемые местные боги все равно соединили ее с Олимпом тысячью квантовых туннелей.

– Девять секунд.

– Интересно, как выглядит взрывающаяся планета при дневном освещении, когда смотришь отсюда, из Малой Азии? Надо бы устроить небольшую имитацию, смоделировать…

– Четыре секунды.

– Хотя на фиг? Можно поглазеть и так. У кого есть чем.

– Одна.

Не припомню, чтобы Арес или Гефест квитировались, пока волокли меня из Великого Зала, но готов поспорить, что так оно и было. Комната, куда меня заточили, находится на верхнем этаже невообразимо высокого здания на восточной стороне Олимпа. Окон как таковых здесь нет, зато еще одна дверь (первая плотно затворена) выходит на балкон, под которым тянутся сотни футов отвесной скалы. На севере в предзакатных лучах плещет море цвета начищенной бронзы, а далеко-далеко на востоке вырисовываются три вулкана – марсианских, как я теперь понимаю.

Так это Марс. Боже всемилостивый. Девять долгих лет… Марс.

Меня трясет озноб. Обнаженные руки и бедра покрылись гусиной кожей, и голая пятая точка тоже наверняка в мурашках. Босые ступни вообще заледенели на мраморном полу. Скальп изрядно ноет после жуткой выволочки, однако любая боль – пустое по сравнению с терзаниями самолюбия! До сих пор не могу поверить, что меня так легко разоблачили… в прямом и переносном смысле.

Кем же ты себя возомнил? Насмотрелся на богов и супергероев, вот головка и закружилась. Забыл, как и в прошлой-то жизни не представлял собой ничего особенного, а сейчас и подавно.

Дело в побрякушках, будь они неладны, – левитационная упряжь, непробиваемые доспехи, вибрас, квит-медальон, и остронаправленный микрофон, и усилительные линзы, и еще тазер, и, наконец, Шлем Аида… Мишура для крутого имиджа, от которой моча ударяет кое-куда.

Вот и добаловался. Большой Папочка отнял игрушки. Папочка рассержен.

Позвольте, когда же взорвется бомба, заложенная Манмутом? Привычно поднимаю руку… ах, чтоб вам, часы-то отняли. Все равно Прибор сдетонирует через пару минут. Перегнувшись через край балкона, силюсь разглядеть кальдеру. Хотя нет, она же с другой стороны. Так что взрыва я не увижу. Интересно, ударная волна сорвет это здание с вершины Олимпа или просто-напросто подожжет? Память с готовностью подбрасывает кадры из хроники: обреченные люди выпрыгивают из окон пылающих небоскребов Нью-Йорка. Зажмуриваюсь и сжимаю руками виски, дабы избавиться от непрошеного видения, но оно становится только ярче.

Проклятие. Если бы мне дали еще две-три недели, – нет, если б я сам не урезал свой срок, вмешиваясь, куда не следует, – может, удалось бы вспомнить прошлое целиком? До самой смерти? И даже…

Входная дверь с грохотом распахивается. На пороге владыка Зевс. Я возвращаюсь в пустую комнату.

Хотите совет, как легче всего потерять остатки самоуважения? Попробуйте раздеться, разуться и встретить лицом к лицу верховное божество, отца бессмертных и смертных, облаченного в высоченную обувь, золотые поножи и полное боевое снаряжение. Прибавьте сюда явное отличие в размерах. Мой рост – пять футов и девять дюймов, то есть не низенький (как я не уставал напоминать окружающим, особенно Сюзанне). «Средний», скажем так. А Громовержец ныне вымахал до пятнадцати футов. Поясняю для наглядности: дверной косяк будто нарочно выполнен для «звезд» НБА,[30]которые привыкли таскать других «звезд» НБА у себя на плечах – и мой гость наклоняется, чтобы войти. Створка с треском захлопывается. В массивной руке Кронида все еще покачивается мой медальон.

– Итак, схолиаст Хокенберри, – молвит бессмертный по-английски. – Ты хоть сам понимаешь, что натворил?

Стараюсь придать взгляду некое подобие дерзкого вызова, однако тут не до жиру: лишь бы коленки не дрожали. Чувствую, от холода и страха пенис уменьшился до размеров морковки, а мошонка превратилась в земляной орех. Зевс рассматривает меня с ног до головы.

– О боже, – густо рокочет он. – Какими же вы были уродами, людишки старого образца. Поглядите на него: ребра наружу, а брюхо все равно висит!

М-да. Сюзанна когда-то сравнивала мой зад с парой пышных булочек, только она это скорее с нежностью…

– Откуда вы знаете английский? – дрогнувшим голосом спрашиваю я.

– МОЛЧАТЬ! – вопит собеседник.

Потом грубо выталкивает меня на балкон и выходит сам, заняв собой почти все пространство. Забиваюсь в угол, изо всех сил стараясь не опускать взора вниз, на скалы. Владыке Олимпа достаточно поднять кратковечного нахала и швырнуть через перила: минут пять я бы точно покувыркался с дикими воплями.

– Ты обидел мою дочь, – рычит Зевс.

Которую из них? – отчаянно соображаю я. Мало ли против кого мы тут замышляли: Афина, Афродита… Скорее всего речь об Афине. Она всегда была его любимицей. Впрочем, какая теперь разница. Заговор против любого бога – не говоря уже обо всех сразу – величайшее преступление в здешних краях. Снова кошусь вниз: змеевидный хрустальный эскалатор вьется по скале, теряясь в туманной дымке где-то на уровне моря. Бывшие бараки схолиастов у подножия сожжены дотла, хотя отсюда не рассмотреть и руин. Фигово, далековато падать.

– Догадываешься, что сегодня произойдет, Хокенберри?

Подозреваю, вопрос чисто риторический.

Зевс опирается на каменные перила; каждый из его пальцев толще моего запястья.

– Нет, – отзываюсь я.

Громовержец озирает меня свысока:

– Ну и как ощущения, премудрый схолиаст? Непривычно, а? Целых девять лет знать, что принесет следующая минута, ведать закрытое для самих бессмертных… Должно быть, ты чувствовал себя Провидением, никак не меньше.