Другие барабаны - Лена Элтанг

— Твоя casa была безупречной португалкой, — сказал Ли за моей спиной. — Даже после смерти пестро одета и крепко надушена.

Он опустил окно, выбросил сигарету и закашлялся. Пожар случился два дня назад, но зола казалась горячей, я тоже чувствовал ее запах — запах погубленного жилья и жирной земли.

Кирпичный остаток цоколя с черным квадратом Байшиного окна высоко торчал из развалин и был похож на деревенскую печь с шестком. Я подошел к нему поближе, поднырнув под ленту, и увидел белые и синие лепестки азулейжу, похожие на рассыпанную великанскую головоломку.

Посреди пепелища стояли две выложенные из дикого камня стены погреба — сожаление об оставшихся там шести бутылках «Quinta do Noval» кольнуло меня, и я устыдился. Заглянув в пространство между стенами, я понял, что пожар начался именно здесь — все выгорело начисто, а ковры обратились в перламутровый прах, еще сохранявший контуры туго свернутых рулонов.

Обернувшись к машине, я указал невидимому Ли на погреб и безнадежно покачал головой, я знал, что он поймет. По дороге я рассказал ему про маяк из Авейру, который мне нужно отыскать на пожарище, но он отмахнулся, сказав, что игрушка наверняка в полиции, раз уж она послужила причиной смерти, вернее — одной из причин. Что до латунной урны, спрятанной внутри, то ее, скорее всего, вынули из маяка и оставили в погребе за ненадобностью, а значит, она расплавилась при пожаре, и все, что в ней было, смешалось с золой на пожарище.

Следователь говорил мне, что Лютас упал лицом на крышу маяка уже после того, как сломал себе шею, поскользнувшись на ступеньке погреба. Трудно сказать что именно его убило, скорее всего — первое, перелом шейного позвонка со смещением. Глядя на осколки азулейжу, я подумал о синих глазах Лютаса, о его зеницах, вернее — о левой зенице ока, пробитой крученым шпилем, и вдруг понял одну вещь, так остро, что даже задохнулся. То, что ты считаешь свободой, вполне вероятно, существует только у тебя в голове, для всех остальных ты сидишь в тюрьме. И наоборот.

Некоторые вещи должны сгореть, а некоторые люди умереть, чтобы ты это понял.

Меня выпустили из тюрьмы, когда пришли известия о пожаре — за меня внесли залог, я имею право на несколько дней свободы, мне дали шанс уладить дела со страховкой. В понедельник я должен буду явиться в лиссабонский суд, сам, своим ходом, а оттуда отправиться на рудники Панашкейра, или на свободу, или обратно в камеру. Живи я во времена маркиза Помбаля, меня бы казнили, землю на месте моей казни посыпали солью, прах выбросили в море, а мой герб (какой еще герб?) оказался бы вне закона.

Итак, дом на Терейро до Паго был женщиной? В таком случае две мои женщины обратились в пепел. Как теперь узнать, где они, а где книги, газеты времен Салазара, черновики, фотографии и вечерние платья старой сеньоры? Мой друг-китаист говорил, что женщины либо дают тебе сразу, либо заставляют ждать до скончания веков. Эти две давали мне сколько могли: тетка дала мне дом, а дом дал мне тайник с изумрудами и лалами, распахнув полы своего каменного халата.

— Перестань, ради бога, шмыгать носом. Ты даже толком не знаешь, по кому из них плакать. И не стой ко мне спиной, невежа, — суховатый голос Ли прервался смешком шофера. — Я тебя не для этого выкупил.

— Зря потратил деньги, — я сел на землю и прислонился к стене погреба.

Тетка боялась этого дома, они не договорились, что касается Агне — дом боялся ее саму и не пожелал с ней оставаться. Еще бы ее не бояться: шестнадцать лет назад она возвела на Фабиу напраслину, и это стоило ему жизни, с той же младенческой простотой она оговорила меня, и это сошло ей с рук, но с домом этот фокус не прошел, может быть потому, что дом — бесцеремонная и душистая португалка? Агне — это огонь. Пожар. Если бы мою сестру звали Вари или Дарида, я стоял бы теперь на берегу разлившегося озера и смотрел на черепичную крышу под водой.

Я сидел, опираясь на стену, и смотрел, как Лилиенталь осторожно выпрастывается из такси, буркнув открывшему дверь шоферу, что не нуждается в помощи. Шофер все-таки придержал ему дверь, а потом подал палку. Набалдашником палки служила голова грифа из слоновой кости, и я обрадовался: с грифовой палкой Ли ходил, когда ноги у него почти не болели, и вообще — когда все было не так уж плохо. Мой друг доковылял до желтой ленты, поморщился и приложил к носу свернутую вдвое салфетку.

— Это было здесь? Здесь ты его толкнул? — он показал палкой на стену винного погреба.

— Он сам упал. Свалился вниз, потому что здесь рассыпались цитриновые бусы. Вернее, стеклянные. Этого он не мог предвидеть, потому что я об этом еще не написал.

— Не написал? — Ли сунул руку в карман и достал полузасохшую самокрутку.

— Все это время он читал мои записи, все до единой, как если бы я вел блог в Интернете, только блог для единственного читателя, — сказал я, протянув ему спички поверх желтой ленты.

— Веселый парень, — сказал Ли, прикуривая и обводя глазами пепелище. — Жалко, что убился.

Теперь я понимаю, Хани, что сам обрушил этот tempo duro себе на голову, все началось с письма, в котором я попросил Лютаса о помощи. Если бы не это письмо, ему бы и в голову не пришел такой сложный способ повеселиться и заработать денег. Жестокий, как буддийская притча про падение с крыши глупого Наропы. «Ты считаешь вещи реальными — вот что делает тебя таким тяжелым», — сказал его учитель, глядя, как Наропа, охая, поднимается с земли.

— Меня вызывали на допрос, а он приходил в камеру, шарился в моем компьютере, а потом придумывал для меня завтрашний день — именно такой, какого я боялся больше всего.

— Не слишком правдоподобно, пако, — Лилиенталь пожал плечами. — Если охранники и прочие были актерами, то писать им тексты нужно было заранее, а не в последние несколько минут, по свежим следам твоих кошмаров. Это раз. Если я верно тебя понял, этот парень был пешкой, подручным, организатором гладиаторских боев, короче — никем. Серьезные люди не дали бы ему так шумно забавляться там, где речь идет о деньгах. Это два.

Мы по-прежнему стояли по обе стороны желтой ленты, как если бы он пришел навестить меня в тюрьме. Заскучавший шофер вышел было из машины, потоптался, принюхался и залез обратно.

— Стоило написать о чистильщике, как через пару дней мне привели на допрос актеришку, который трех слов по-русски не мог связать. Стоило мне усомниться в причине своего ареста, как следователь потащил меня в морг, чтобы предъявить мертвое тело — после четырех недель отсидки безо всяких объяснений. Ясно, что Лютас лепил свои допросы из моих собственных вопросов!

— Заманчиво, я бы тоже не удержался, — Ли кивнул с пониманием. — Он и сам не знал, какую оказал тебе услугу, этот литовец. Он дал тебе линзу: купил ее за свои деньги, да еще вычистил рукавом.

— Линзу?

— Разумеется, пако. Ты был недоволен собой — там и сям, — но это не слишком тебя беспокоило, пока ты не попал под линзу и все эти мелкие недовольства не собрались в одно и не выжгли тебе на лбу индийскую красную точку. Точку бифуркации, если угодно. Однако мне пора ехать.