Весь Дэн Браун в одном томе - Дэн Браун

Лэнгдон вспомнил снимок, который ему показывали. Но они говорили, что куратор сам это сделал. Он оглядел огромный и пустынный коридор.

— Так где же тело?

Фаш поправил галстучную булавку в виде распятия и двинулся дальше.

— Возможно, вам известно, что галерея очень длинная.

«Длина, если я не ошибаюсь, — подумал Лэнгдон, — составляет пятнадцать тысяч футов, то есть равна умноженной на три высоте мемориала Вашингтона»[111]. От ширины коридора тоже захватывало дух, здесь легко можно было проложить рельсы для двустороннего движения пассажирских поездов. По центру на определенном расстоянии друг от друга размещались статуи или огромные фарфоровые вазы, что помогало разграничить тематические экспозиции, а также разделить поток движения посетителей.

Фаш молча и быстро шагал по правой стороне коридора, взгляд его был устремлен вперед. Лэнгдону же казалось просто непочтительным пробегать мимо величайших мировых шедевров, не остановившись хотя бы на секунду, чтобы посмотреть на них.

Хотя разве можно разглядеть хоть что-то при таком освещении, подумал он.

Мрачное красноватое освещение навевало воспоминания о работе в секретных архивах Ватикана, в результате которой он едва не лишился жизни. Второй раз за день вспомнилась Виттория. Месяцами он не думал о ней — и вдруг на тебе, пожалуйста. Лэнгдону с трудом верилось в то, что он был в Риме всего лишь год назад; казалось, с тех пор пролетели десятилетия. Другая жизнь. Последнюю весточку от Виттории он получил в декабре. То была открытка, где она писала, что улетает на остров в Яванском море, продолжать свои исследования в области физики… что-то, имеющее отношение к использованию спутников в слежении за флуктуацией мантии Земли. Лэнгдон никогда не питал иллюзий по поводу того, что такая женщина, как Виттория Ветра, сможет счастливо жить с ним в университетском кампусе. Однако их встреча в Риме пробудила в нем томление души и плоти, которых он прежде никогда не испытывал. Его пристрастие к холостяцкому образу жизни и незатейливым прелестям свободы одинокого мужчины было поколеблено. И неожиданно сменилось ощущением пустоты, которое лишь усилилось за прошедший год.

Они продолжали быстро шагать по галерее, однако никакого трупа Лэнгдон пока не видел.

— Неужели Жак Соньер умудрился пройти такое большое расстояние?

— Соньер схлопотал пулю в живот. Это медленная и очень мучительная смерть. Он умирал минут пятнадцать-двадцать. Очевидно, он был человеком необычайной силы духа.

Лэнгдон даже приостановился от удивления.

— Вы что же, хотите сказать, охране понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы добраться сюда?

— Ну, разумеется, нет. Охрана Лувра отреагировала немедленно, как только раздался сигнал тревоги, но в Большую галерею не было доступа. Охранники стояли у решетки и слышали, как кто-то движется в дальнем конце коридора, а вот кто именно, разглядеть не смогли. Они кричали, но ответа так и не получили. Предположив, что это может быть преступник, а больше некому, они, следуя инструкциям, вызвали судебную полицию. Мы прибыли через пятнадцать минут. Потом удалось приподнять решетку, так чтобы можно было под ней проползти, и я послал дюжину вооруженных агентов. Они прочесали всю галерею в поисках грабителя.

— И?..

— И никого не нашли. Кроме… — тут он указал вперед, — него.

Лэнгдон проследил за направлением пальца Фаша. В первый момент ему показалось, что капитан указывает на большую мраморную статую в центре. Но затем, приблизившись, он понял, что ошибался. Впереди, ярдах в тридцати от статуи, виднелось яркое световое пятно. Лампа на штативе создавала на полу единственный островок света в погруженной в красноватый полумрак галерее. И в центре этого светового пятна, точно насекомое под микроскопом, лежало на паркетном полу обнаженное тело куратора.

— Вы же видели снимок, — сказал Фаш. — Так что ничего неожиданного для вас тут нет.

Они приблизились, и Лэнгдон почувствовал, как его пробирает озноб. Перед ним было самое странное и страшное зрелище из всех, что он когда-либо видел.

Тело Жака Соньера лежало на паркетном полу в точности так же, как было отражено на фотографии. Стоя над ним и щурясь от непривычно яркого света, Лэнгдон не мог удержаться от мысли, что последние минуты своей жизни куратор провел, пытаясь занять такое вот необычное положение.

Соньер выглядел на удивление крепким для своего возраста… и вся его мускулатура была, что называется, на виду. Он сорвал с себя одежду, аккуратно сложил рядом на пол, а затем улегся на спину в центре широкого коридора, строго посередине помещения. Руки и ноги широко раскинуты, так смешно торчат руки у снеговика, которого зимой лепят дети… Нет, точнее, он походил на человека, которого растянули и собрались четвертовать некие невидимые силы.

Кровавое пятнышко на груди отмечало то место, где в тело вошла пуля. Крови было на удивление мало, лишь небольшая темная лужица.

Указательный палец левой руки тоже был в крови, точно его окунали в рану. И это наводило на кошмарную мысль о том, что умирающий использовал собственную кровь в качестве чернил или краски, а собственный обнаженный живот — как полотно. И действительно, Соньер нарисовал у себя на животе простой символ: пять прямых линий, которые, перекрещиваясь, образовывали пятиконечную звезду.

Пентакл?..

Кровавая звезда в центре живота придавала трупу поистине зловещий вид. Снимок, который видел Лэнгдон, тоже производил удручающее впечатление, но теперь, увидев все своими глазами, Лэнгдон начал испытывать все возрастающую тревогу.

Он сам это с собой сделал.

— Мистер Лэнгдон? — На него были устремлены черные глазки-буравчики Фаша.

— Это пентакл, — сказал Лэнгдон, и собственный голос показался ему чужим, так странно и гулко прозвучал он под сводами галереи. — Один из старейших символов на земле. Появился за четыре тысячи лет до Рождества Христова.

— И что же он означает?

Лэнгдон всегда колебался, когда ему задавали этот вопрос. Сказать, что означает символ — все равно что объяснить, каким воздействием на человека обладает та или иная песня. Ведь каждый воспринимает одну и ту же песню по-своему. Белый колпак ку-клукс-клана стал в Соединенных Штатах символом ненависти и расизма, но в Испании подобный костюм лишь подчеркивал неколебимость христианской веры.

— В различных обстоятельствах одни и те же символы имеют разное значение, — осторожно ответил Лэнгдон. — Вообще-то изначально пентакл был религиозным символом язычников.

— Поклонение дьяволу, — кивнул Фаш.

— Нет, — сказал Лэнгдон и тут же понял, что слова надо подбирать осторожнее. Ведь в наши дни слово «язычник», или «языческий», стало почти синонимом поклонения дьяволу, что совершенно неверно. Корни этого слова восходят к латинскому pagan, что означает «обитатели сельской местности». Язычники были сельскими и лесными жителями и по своим религиозным