Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

с мистером Блейном встречались. Вы ведь из Лейк-Джинева?

Эмори. Да.

Гиллеспи (хватаясь за соломинку). Я там бывал. Это… это на Среднем Западе, так, кажется?

Эмори (с издевкой). Более или менее. Но меня всегда больше прельщало быть провинциальным рагу с перцем, чем пресной похлебкой.

Гиллеспи. Что?!

Эмори. О, прошу не принимать на свой счет.

Гиллеспи, отвесив поклон, удаляется.

Розалинда. Очень уж он примитивен.

Эмори. Я когда-то был влюблен в такой вот примитив.

Розалинда. В самом деле?

Эмори. Да, да, ее звали Изабелла – и ничего в ней не было, кроме того, чем я сам ее наделил.

Розалинда. И что получилось?

Эмори. В конце концов я убедил ее, что мне до нее далеко, – и тогда она дала мне отставку. Заявила, что я все на свете критикую и к тому же непрактичен.

Розалинда. В каком смысле непрактичен?

Эмори. Ну, понимаете – вести автомобиль могу, а шину сменить не сумею.

Розалинда. Что вы намерены делать в жизни?

Эмори. Да еще не знаю, избираться в президенты, писать…

Розалинда. Гринвич-Виллидж?

Эмори. Боже сохрани, я сказал «писать», а не «пить».

Розалинда. Я люблю деловых людей. Умные мужчины обычно такие невзрачные.

Эмори. Мне кажется, что я вас знал тысячу лет.

Розалинда. Ой, сейчас начнется рассказ про пирамиды!

Эмори. Нет, у меня была в мыслях Франция. Я был Людовиком XIV, а вы – одной из моих… моих… (Совсем другим тоном.) А что, если нам влюбиться друг в друга?

Розалинда. Я предлагала притвориться влюбленными.

Эмори. Нам бы это легко не прошло.

Розалинда. Почему?

Эмори. Потому что именно эгоисты, как ни странно, способны на большую любовь.

Розалинда (поднимая к нему лицо). Притворитесь.

Долгий, неспешный поцелуй.

Эмори. Милых вещей я говорить не умею. Но вы прекрасны.

Розалинда. Ой, только не это.

Эмори. А что же?

Розалинда (грустно). Да ничего. Просто я жду чувства, настоящего чувства – и никогда его не нахожу.

Эмори. А я только это и нахожу кругом и ненавижу от всей души.

Розалинда. Так трудно найти мужчину, который удовлетворял бы вашим эстетическим запросам.

Где-то отворили дверь, и в комнату ворвались звуки вальса. Розалинда встает.

Слышите? Там играют «Поцелуй еще раз».

Он смотрит на нее.

Эмори. Так что?

Розалинда. Так что?

Эмори (тихо, признавая свое поражение). Я вас люблю.

Розалинда. И я вас люблю – сейчас.

Поцелуй.

Эмори. Боже мой, что я наделал?

Розалинда. Ничего. Не надо говорить. Поцелуй меня еще.

Эмори. Сам не знаю, почему и как, но я полюбил вас с первого взгляда.

Розалинда. И я… я тоже, сегодня такой вечер…

В комнату не спеша входит ее брат, вздрагивает, потом громко произносит: «Ох, простите» – и выходит.

(Едва шевеля губами.) Не отпускай меня. Пусть знают, мне все равно.

Эмори. Повтори!

Розалинда. Люблю – сейчас. (Отходят друг от друга.) О, я еще очень молода, слава богу, и, слава богу, довольно красива, и, слава богу, счастлива… (После паузы, словно в пророческом озарении, добавляет.) Бедный Эмори!

Он снова ее целует.

Неотвратимое

Еще две недели – и Эмори с Розалиндой уже любили глубоко и страстно. Критический зуд, в прошлом испортивший и ему, и ей немало любовных встреч, утих под окатившей их мощной волною чувства.

– Пусть этот роман безумие, – сказала она однажды встревоженной матери, – но, уж во всяком случае, это не пустое времяпрепровождение.

В начале марта все той же мощной волной Эмори внесло в некое рекламное агентство, где он попеременно показывал образцы незаурядной работы и погружался в сумасбродные мечты о том, как вдруг разбогатеет и увезет Розалинду в путешествие по Италии.

Они виделись постоянно – за завтраком, за обедом и почти каждый вечер – словно бы не дыша, словно опасаясь, что с минуты на минуту чары рассеются и они окажутся изгнаны из этого пламенеющего розами рая. Но чары с каждым днем обволакивали их все крепче; они уже говорили о том, чтобы пожениться в июне – июле. Вся жизнь вне их любви потеряла смысл, весь опыт, желания, честолюбивые замыслы свелись к нулю, чувство юмора забилось в уголок и уснуло; прежние флирты и романы казались детской забавой, способной вызвать лишь мимолетную улыбку и легкий вздох.

Второй раз в жизни Эмори совершился полный переворот, и он спешил занять место в рядах своего поколения.

Маленькая интерлюдия

Эмори медленно брел по тротуару, думая о том, что ночь всегда принадлежит ему – весь этот пышный карнавал живого мрака и серых улиц… словно он захлопнул наконец книгу бледных гармоний и ступил на объятые чувственным трепетом дороги жизни. Повсюду кругом огни, огни, сулящие целую ночь улиц и пения, в каком-то полусне он двигался с потоком прохожих, словно ожидая, что из-за каждого угла ему навстречу выбежит Розалинда – и тогда незабываемые лица ночного города сразу сольются в одно ее лицо, несчетные шаги, сотни намеков сольются в ее шагах; и мягкий взгляд ее глаз, глядящих в его глаза, опьянит сильнее вина. Даже в его сновидениях теперь тихо играли скрипки – летние звуки, тающие в летнем воздухе.

В комнате было темно, только светился кончик сигареты, с которой Том сидел без дела у отворенного окна. Эмори закрыл за собой дверь и постоял, прислонившись к ней.

– Привет, Бенвенуто Блейн. Ну, как там дела в рекламной промышленности?

Эмори растянулся на диване.

– Гнусно, как и всегда. – Перед глазами встало агентство с его бестолковой сутолокой и тут же сменилось другим видением. – Бог ты мой, она изумительна.

Том вздохнул.

– Я просто не могу тебе выразить, до чего она изумительна, – повторил Эмори. – Я и не хочу, чтобы ты знал. Я хочу, чтобы никто не знал.

От окна снова донесся вздох – вздох человека, смирившегося со своей участью.

Глаза у Эмори защекотало от слез.

– Том, Том, ты только подумай!

Сладкая горечь

– Давай посидим, как тогда, – шепнула она.

Он сел в глубокое кресло и протянул руки, чтобы принять ее в объятия.

– Я знала, что ты сегодня придешь, – сказала она тихо. – Как раз когда ты больше всего был мне нужен… милый… милый.

Губы его легко запорхали по ее лицу.

– Ты такая вкусная, – вздохнул он.

– Как это, любимый?

– Ты сладкая, сладкая… – Он крепче прижал ее к себе.

– Эмори, – шепнула она, – когда ты будешь готов на мне жениться, я за тебя выйду.

– Для начала нам придется жить очень скромно.

– Перестань! – воскликнула она. – Мне больно, когда ты себя упрекаешь за то, чего не можешь мне дать. У меня есть ты