Московит - Борис Давыдов

И правильно сделал, что отказался! Убить не убили бы, но покалечить могли запросто, причем без всякого злого умысла. А оно ему надо – при его графике съемок и астрономических гонорарах?..

…Кстати, чья это была инициатива – проследить, чтобы мне не подсыпали яду в питье? Тут что – принято травить посторонних? Неужели сам князь так беспокоится о каждом своем госте? Или мне одному зачем-то оказана такая честь? Или это пан Дышкевич на всякий случай подсуетился: вдруг странный человек, привезенный в замок, и впрямь окажется ценным для господина, так лучше уж перестраховаться?..

Поставив пустой кубок на поднос, я повернулся к Стивену:

– Я готов следовать за паном! Куда прикажете?

Он вместо ответа махнул рукой в сторону двери: иди, мол, а там укажут. И тут же двинулся за мной, держась почти вплотную.

Стражники, замершие по обе стороны проема, быстро подвинулись, пропуская нас, потом зашагали за Дышкевичем, четко ступая с ним в ногу (это было хорошо слышно, строенное гулкое эхо буквально отскакивало от стен и потолка коридора).

Молодцы, ребята! Со строевой подготовкой у вас все в порядке… А вот как со всем прочим – скоро будет видно.

Это «скоро» наступило примерно через десять минут.

Сначала меня привели в довольно просторное помещение, куда более роскошное, чем комната, где пришлось ждать. Стены обиты яркой и явно дорогой материей, по углам расставлены стулья с высокими резными спинками на гнутых ножках, а наборный паркет с очень красивым и сложным рисунком казался просто великолепным, особенно в солнечных лучах, льющихся через два широких окна. Я им невольно залюбовался. Всегда питал слабость к хорошей работе по дереву, знаете ли…

«Не отвлекайся, Андрюха! Ты идешь прямо к тигру в пасть!» – снова не утерпел внутренний голос.

«Сам знаю», – лениво огрызнулся я. Чисто для порядка: пусть не считает своего хозяина умственно отсталым.

Логово «тигра», точнее, большой зал лубенского замка, где пресветлый князь Иеремия-Михаил Корбут-Вишневецкий пожелал принять меня, допустив пред свои ясные очи, находился по соседству с этой комнатой за плотно закрытой дверью, высокой и двустворчатой. Это объяснил мне все тот же Стивен, перед тем как тщательно обыскать на предмет наличия оружия.

– Проше пана, по долгу службы обязан… – все тем же холодным, хоть и не грубым, голосом произнес он, проводя ладонями по моему телу. Достаточно профессионально, надо признать. Любой предмет, превышающий размером зубочистку, был бы обнаружен. Нащупав заграничный паспорт во внутреннем кармане, пан Дышкевич как-то неопределенно хмыкнул, задумался, потом решил, видимо, что это не представляет опасности. Ведь не пистолет, не нож, даже не бритва… Пожал плечами и еще раз окинул меня изучающе подозрительным взглядом, в котором так и читалось: «Ладно, сейчас ты вывернулся, сукин сын!..»

Стражники, стоявшие по обе стороны вышеупомянутой двери – точь-в-точь в такой же одежде, как парочка, сопровождавшая Дышкевича, – буквально впились в меня взглядом во время обыска. И тоже, кажется, были разочарованы отсутствием результатов.

Я посмотрел на гиганта, постаравшись вложить в свой взгляд всю гамму чувств – от сдержанного возмущения таким недоверием до смиренного принятия судьбы: мол, что же поделаешь, настали опасные времена, а жизнь князя драгоценна! И, естественно, не стал ему сообщать ядовито-медовым голосом: пан мог бы искать хоть до второго пришествия и ничего бы не обнаружил, а я все-таки сейчас пронесу в зал оружие, прямо у него под носом. Очень опасное оружие. Невидимое и всегда находящееся при мне…

Дышкевич произнес пару коротких, рубленых фраз, отдавая команду. Стражники четким, выверенным движением распахнули створки. Начальник стражи переступил порог зала первым, стоявшие у двери – вслед за ним, а те, что привели меня сюда, жестами показали: ступай, мол, твоя очередь! Я не заставил себя долго упрашивать. Остальные тут же двинулись за мной, взяв «в коробочку».

Если скажу, что вошел в зал, сохранив полное спокойствие, – это будет вранье. Но и страха тоже не было. Скорее, напряжение, вызванное осознанием важности и сложности задачи, а также непосредственно грозящей опасности. И мысль об Анжеле тоже давила, чего уж там… Сердце заколотилось чаще и сильнее обычного, во рту пересохло, а пальцы рук и ног начали покалывать невидимые ледяные иголочки…

«Спокойно, Андрюха! И не в таких передрягах бывал… Прорвемся!»

Пан ротмистр Подопригора-Пшекшивильский все на свете отдал бы за благословенную возможность провалиться сквозь землю… точнее, сквозь паркет главного зала. Но, увы, злая судьба не дала ему этого последнего утешения, и оставалось только до дна испить чашу мучительного, беспредельного позора.

Лицо пылало, как если бы он стоял вплотную к жарко пышущему костру, сердце билось о грудную клетку так, словно стремилось проломить ее и выскочить наружу, а горло перехватило спазмом. Мало того, на глаза навернулись предательские слезы, вот-вот готовые пролиться, лишить незадачливого ротмистра последних остатков самоуважения и воинской чести.

Тадеуш презирал и ненавидел себя. Но куда большую ненависть он испытывал к предателю, ловко прикинувшемуся порядочным человеком. Который – о Езус, как сильно людское коварство! – сразу понравился ему, вызвал непритворную симпатию… И теперь держал жизнь пресветлого князя, надежды и опоры Речи Посполитой, в своих руках.

Их разделяло всего несколько шагов. Но с тем же успехом могла разделять бездонная пропасть. Это расстояние не покроешь мгновенным прыжком, даже самым отчаянным. Он успеет полоснуть лезвием по княжескому горлу…

Сбоку доносилось хриплое, клокочущее дыхание пана Дышкевича. А сзади что-то бормотал иезуит Микульский. Ротмистр сейчас даже не способен был понять, что именно. Кажется, духовник призывал на помощь и Отца, и Сына, и Святого Духа, вкупе с Маткой Боской и всеми апостолами…

А потом послышались слова этого… Подопригора-Пшекшивильский даже не нашел бы подходящее по крепости определение. Голос казался ему противным карканьем старого ворона:

– Ты видишь, пресветлый князь, что я не солгал тебе. Здесь была куча народу, и никто из них не смог мне помешать.

Уши и щеки ротмистра, и без того пылавшие, налились еще более густым алым румянцем.

– Я с тебя шкуру заживо сдеру! – заскрежетал зубами взбешенный Дышкевич, испепеляя чужака ненавидящим взглядом. – По кусочкам! Сдохнешь в адских муках, пся крев!

Не обратив ни малейшего внимания на эту угрозу, странный и страшный человек продолжал:

– Так подумай, княже: может быть, и другие мои слова тоже были правдой? Может, мои сведения и впрямь стоят того, чтобы выслушать их наедине? Я стремился к тебе потому, что знал: ты не только бесстрашный воин и прославленный полководец, но и очень умный человек. Ты способен понять и оценить то, что другим недоступно. А то, что я знаю, может очень помочь Речи Посполитой. Более того – может спасти ее… Так неужто я ошибся в тебе? Неужели ты оттолкнешь протянутую руку? Погубишь свое отечество из-за упрямства и уязвленного самолюбия? Если так – значит, я напрасно погибну. Но и государство погибнет тоже…