Мадонна миндаля - Марина Фьорато

Симонетта, услышав, как охнула Рафаэлла, мгновенно обернулась и увидела, что горничная, словно утратив силы, осела на пол и закрыла фартуком лицо. Успела она заметить и то, что Грегорио быстро перекрестился, беззвучно шепча слова молитвы. Озадаченная всем этим, Симонетта снова повернулась к Одериго и растерянно спросила:

— А кто он такой, этот Манодората? Правда ли он сможет мне помочь?

— Да, синьора, помочь он наверняка сможет.

— В таком случае почему же вы все так испуганно съежились? Что это за человек? Или мне предстоит просить помощи у самого дьявола?

На этот раз Одериго не решился посмотреть ей в глаза.

— Да, синьора, это почти так и есть, — пробормотал он. — Ведь Манодората — еврей.

Над дверью была вырезана звезда. Весьма занятная, шестиконечная, как бы сложенная из двух треугольников, углы которых торчат наружу. Симонетта никогда ничего подобного не видела, и на мгновение страхи, владевшие ее душой, сменились любопытством. Ощупывая глубокие бороздки резьбы на тяжелой дубовой двери, она испытывала самые разнообразные чувства и сомнения. После разговора с Одериго Беччериа, состоявшегося нынче утром, ей о многом пришлось подумать. Особенно когда ее горничная и оруженосец ее покойного мужа хором принялись обвинять во всех смертных грехах человека, жившего за этой дверью, а вместе с ним и весь его народ.

Симонетта с детства отличалась благочестием, исправно ходила к мессе вплоть до прошлого месяца, когда ей вдруг совершенно расхотелось посещать церковь Санта-Мария-деи-Мираколи. Она, правда, уверяла себя, что не ходит в церковь, потому что слишком сильно тоскует по Лоренцо и очень занята всевозможными хлопотами, связанными с необходимостью сохранить дом. Порой ей даже казалось, что она ненавидит Бога, который отнял у нее мужа. Однако она ни разу не призналась даже себе самой, что просто боится снова увидеть в церкви его, этого художника.

У Симонетты и в мыслях не было отворачиваться от Бога. Но сейчас она не могла ни думать о Нем, ни молиться Ему. Ей и действительно было не за что так уж особенно Его благодарить, зато о многом хотелось попросить, только она не решалась: ей казалось, что Господь от нее отвернулся и совсем не желает ее слушать. И вот теперь Симонетта решила подвергнуть себя новой страшной опасности и, в чем не сомневались ее слуги, могла навек утратить свою христианскую душу, всего лишь вступив в переговоры с этим ужасным евреем.

Никогда прежде не слышала она подобных обвинений и не испытывала такого давления со стороны близких людей. Никогда прежде не говорили ей таких горьких слов ее любимая служанка и уступчивый, мягкий Грегорио. Они уверяли ее, что эти евреи — настоящие демоны, и все мужчины у них — колдуны, а женщины — ведьмы. Они были страшно наказаны за то, что были повинны в смерти Христа: их изуродовали, и теперь гениталии у еврейских мужчин и женщин совершенно одинаковые, так что они не могут ни совокупляться, как то задумал Господь, ни рожать, как все нормальные женщины. Детей своих они попросту исторгают изо рта в кровавых мешочках. А еще они, как известно, пьют кровь и пожирают плоть христианских младенцев, не способны чувствовать солнечное тепло, а потому и ходят только во тьме, но никогда при свете дня. Евреи также обладают многими умениями и многими знаниями, особенно в том, что касается всяких темных дел и искусства волшебства. Они могут, например, так околдовать доброго христианина, что тот станет слабеть, чахнуть и вскоре умрет. И все эти богомерзкие умения евреи используют, дабы обрести несметные богатства, вымогая их у тех, кто верует в истинного Бога.

Вот что теперь грозило Симонетте, по словам Рафаэллы и Грегорио. Но мало того. Тот, кого она собралась посетить, у кого хотела просить денег, оказался еще и самым худшим из этих ужасных людей. Истинное порождение тьмы с лицом дьявола и телом медведя! Он и говорить-то не умел, как все нормальные люди, а изъяснялся на каком-то мерзком наречии. К тому же все знают, что он лишил средств к существованию немало добропорядочных христиан, а сам большую часть своего богатства носит в рукаве, так как одна рука у него золотая («Из чистого золота!» — уверяла Рафаэлла), и рука эта обладает способностью убивать при одном лишь прикосновении. Из-за этой руки его и прозвали Манодората, то есть «золотая рука». Нет, в один голос твердили Симонетте слуги, уж лучше им всем покинуть виллу Кастелло, чем пытаться спасти ее с помощью кровавого золота, принадлежащего этому чудовищу. Ведь даже если Манодората и поможет им, дом все равно через несколько месяцев разрушится, ибо ростовщичество, которым занимаются евреи, строжайше запрещено Библией. Так что ничего хорошего ждать от этого визита не приходится.

И хотя Рафаэлла и Грегорио умоляли госпожу не ходить к Манодорате и не совать свою голову в пасть этому зверю, она понимала, что ей все равно придется к нему пойти, потому что совершенно не представляла себе, что сможет когда-либо покинуть свой родной дом. Да и как ей покинуть Кастелло, как начать все сначала, куда пойти? Что она умеет делать? Чума унесла ее родителей, а теперь с ней нет и Лоренцо. Однако Симонетта, пробираясь узкими переулками к той улице, что носила название Еврейской, отчего-то испытывала твердую уверенность в том, что, несмотря на все несчастья, только борьба, только сопротивление невзгодам дают ей силы жить дальше. Инстинктивное стремление выжить во что бы то ни стало, которого она прежде в себе даже не подозревала, было для нее тем единственным, что спасало ее от постоянного искушения разом покончить со всеми бедами, бросившись грудью на острие шпаги, принадлежавшей Лоренцо. В общем, решила она, даже если этому еврею захочется съесть ее живьем, пусть ест! Раз христианский Бог ничем не может помочь ей, пусть ей попробует помочь та сила, что противостоит христианскому Богу!

Симонетта наконец заставила себя оторвать пальцы от дверной створки с вырезанной на ней шестиконечной звездой и постучалась — довольно сильно, так что даже слегка ободрала костяшки пальцев. Если честно, она надеялась, что дома никого не окажется, а потому даже слегка испугалась, когда через некоторое время украшенная каким-то восточным орнаментом решетка в окошечке, находившемся чуть выше шестиконечной звезды, приподнялась, и Симонетта, увидев в окошечке пару изумленных глаз, откашлялась и сказала, как ей и было велено: «Меня зовут Симонетта ди Саронно. Я пришла сюда по делу, которое ведет Одериго Беччериа».

Решетку снова опустили, и Симонетта совсем уж было отчаялась войти, но тут дверь скрипнула, отворилась, и на пороге возникла обладательница тех самых изумленных глаз — дама в пурпурных одеждах и с такими золотыми украшениями, до которых далеко было тем, что Симонетта уже успела продать. Сперва она решила, что перед ней хозяйка дома, но оказалось, что это всего лишь служанка, которая почтительно провела ее внутрь, прежде известив хозяев о прибытии гостьи. Следуя за нею, Симонетта не переставала удивляться великолепию этого дома, восхищаясь про себя прохладным внутренним двориком, где пел и играл фонтан, и стройными изящными колоннами портиков, украшенных чудесным орнаментом. Все здесь было ярким, разноцветным, но отнюдь не безвкусно-крикливым. Орнамент, правда, показался ей немного странноватым, но вполне логичным и четким. И вообще все в доме свидетельствовало о тонком, даже изысканном вкусе его хозяев. А еще там было очень тепло, хотя дом оказался весьма велик. В воздухе висел пряный аромат каких-то незнакомых благовоний, такой же соблазнительный, как и все вокруг. Симонетта понимала, что попала в какой-то чрезвычайно богатый и очень необычный дом, и чувствовала себя здесь совершенно чужой.