Совок-10 - Вадим Агарев

Надо же! Карету ей, карету… Да еще без всякого стеснения мои чистые чувства блядством называет! Капризы номенклатурных дамочек меня уже начали порядком раздражать. Они, что, воспринимают меня за начальника транспортного цеха? Сначала ту отправь домой, теперь эту отвези! А я, между прочим, теперь и сам безлошадный. И хрен кто мне новую машину для покупки выделит. Совок, он для того и совок, чтобы десять лет в очереди стоять и только после этого получить заветную открытку в автомагазин. А, если же я куплю не самую древнюю развалюху на вторичке, да еще по рыночной цене, то сразу же начнут доставать меня пошлыми вопросами. Потому что на вторичном рынке автомашины стоят в два раза дороже. На фоне мильённого дела по «ликёрке», такая покупка обойдётся мне слишком дорого. Не в смысле денег, которые есть, а в плане количества и качества проверок. Которыми до боли родное МВД СССР меня вгонит либо в землю, либо в дурдом. Ни того, ни другого мне не хотелось.

И тут я почти вовремя вспомнил, что вложенная для меня в голову дочурки товарищем Копыловым информация, так там пока и находится. Осознание того, что я чуть было не ответил прокурорше встречным хамством и не лишился доступа к пересланным мне файлам, меня отрезвило. Пришлось взять себя в руки и снова стать обаятельным и улыбчивым.

— Как тебе не стыдно, Наташа⁈ — с обидой и грустью, на которую только сподобился, обратился я к Копыловой, — Тебе ли не знать, что только тобой я живу и только о тебе все мои мысли!

Мне пришлось снова преодолеть приступ прокрастинации и выбраться из удобного кресла. Шагнув к протрезвевшей прокурорше и преодолев символическое сопротивление, я обнял её. Поцеловать девушку, перекрыв её похмельное дыхание, я не решился. Заменив примиренческий романтизм поцелуя ласковым оглаживанием сначала ягодиц, а потом и груди. Моя извиняющаяся тактильность отчасти сработала. Задницей под моей рукой барышня возмущенно не дёргалась. И из дружеских милицейских объятий вырываться она так же не стремилась. Губами ко мне она, к счастью, тоже не тянулась. Так что нового повода обидеться я не дал. Поскольку, независимо от пылкости чувств к любой из своих самых обожаемых дульсиней, целоваться с ними сразу же после сна или когда они с похмелья, я избегал. Кстати, интересно, а зубную щетку мадемуазель Копылова с собой захватила? Или же только колбасу и херес?

Так, пребывая в прозаических и по большей части бытовых раздумьях, я и простоял несколько минут, обнимая посыльную дочь партийца Копылова.

— А я, пока ты спала, любимая, тебе баню нагрел! — тихо сообщил я в шелковистый завиток, заправленный за ухо девушки, — Ты на меня ругаешься самыми последними словами почем зря, душа моя, а я о тебе непрестанно забочусь! — тактично упрекнул я Наталью. — На диванчик тебя отнёс, когда ты уснула и пледом накрыл, чтобы мухи не кусали, пока ты спишь.

Ненавязчиво перечислив все свои добрые деяния, совершенные по отношению к девушке, я счел возможным начать свои расспросы.

— Пошли в дом, любимая! — продолжая обнимать барышню, я начал теснить её в нужную сторону, — Чаю попьём, а заодно и поговорим. Что там тебе отец рассказывал про городские новости? И что ты сама на работе у себя слышала? А то я вчера в вашу канцелярию своё дело по ЛВЗ сдал, но как оно там дальше, пока ничего не знаю.

Наталья послушно поддалась и двинулась вместе со мной от беседки.

— Забрали сегодня утром твоё дело! Кубасов, как ознакомился утром с ним, сразу к прокурору кинулся, — начала своё повествование девушка, — Потом они вместе в область уехали и до обеда их не было. Отец сказал, что в обкоме межведомственное совещание должны были собрать. И еще он сказал, что ты далеко пойдёшь! Если не прибьют или не посадят, — после этих слов мадемуазель Копылова остановилась и упёршись в меня жгучими прокурорскими глазами, требовательно спросила, — Скажи мне, но только честно, что у тебя с Эльвирой?

Глава 7

Уже давным-давно мне была известна одна из тех непреложных истин, которыми я руководствовался в общении с лучшей половиной человечества. Спорить с женщиной, если, конечно, дело не касается профессиональных вопросов, это примерно то же самое, что спорить с радио или с телевизором. Оправдываться же перед, не совсем протрезвевшей подругой, когда она пытается уличить меня в факультативной связи на стороне, занятие еще более неблагодарное. И, мало того, оно бессмысленное, это занятие. Поэтому я не стал отвечать на бестактный вопрос похмельной младопрокурорши. Я просто укоризненно оглядел её с ног до головы тяжелым взглядом оскорблённого милиционера.

— Вы, Наталья Сергеевна, вместо того, чтобы проявлять пошлое любопытство, шли бы лучше в баню! — строго посмотрел я на девушку, — Предупреждаю вас официально, если вы не совершите качественного омовения, то до своего стерильного тела я вас сегодня не допущу! В том смысле, что спать вы будете отдельно. Всё необходимое я положил на лавку в предбаннике! — известил я барышню, уже начинающую густо краснеть от моих слов.

Не давая мадемуазель Копыловой возможности собраться с мыслями и как-то аргументировано отреагировать на моё хамство, я окинул её высокомерным взглядом и поспешно ретировался в сторону дома.

Нелицеприятные и полные возмущения эпитеты начали биться в мою спину уже после того, как я отдалился от похмельной барышни на полдюжины шагов. Не теряя достоинства, я не только не посчитал нужным ответить на прокурорские поношения, но даже не обернулся на них.

Меня сейчас гораздо сильнее интересовали тектонические подвижки в правоохранительной системе города. Переданная мне партийцем через дочурку информация, была слишком скудной. Её категорически не хватало для сколь-нибудь сносного анализа ситуации. А без этого анализа мне сегодня не уснуть.

Прихватив из находящейся в доме сумки свой спортивный костюм и свежую футболку, я вышел на воздух. Не увидев в кресле Наталью, я направился в баню.

— Одежда на диване в комнате отдыха, — пытаясь обойти вниманием кустодиевские формы прокурорской красотки, известил я её, — Я на пару часов отлучусь, так что ты меня не жди и спать ложись после бани!

Роскошная плоть скандалистки, расслабленно распластанная на полке, возмущенно колыхнулась. Из-под фетровой будёновки сверкнули надзирающие за мной голубые глаза.

— Тебе нельзя в город! — строгим и